Ванечка и цветы чертополоха
Шрифт:
— Всё так и будет, — продолжал он притворяться. — Всё будет хорошо. Не волнуйтесь. — Совершенно глупые пустые слова, ведь на суде она не сможет не волноваться. Вдруг он вспомнил о стоящем рядом товарище: — Кирилл Бургасов.
Палашов перевёл взгляд на вполне серьёзного и удивлённого Кирилла, разглядывающего Милу с таким любопытством, что захотелось толкнуть его в щёку, чтобы он отвернулся.
— Мила Кирюшина, — обратился следователь к девушке, продолжая испытывать тоскливое, щемящее чувство болезненного наслаждения и потребность немедленно разорвать крепчающие узы. — Всего вам доброго. Мы пойдём.
— Вам идёт форма, —
Евгений заставил себя оторвать от неё взгляд и шагнуть дальше по коридору, обходя её. Мысленно он оставался с ней. Кирилл последовал за ним и, когда они отошли на приличное расстояние, спросил, заглядывая Палашову в лицо:
— Что это ты разрумянился, как колобок? Это та самая, да? Твоя?
— Да, — испытывая неловкость, ответил он. — Что спрашиваешь, когда и так всё понял.
Они вышли на улицу. Палашов закурил и прикурил Бургасову. Выпуская дым, он сказал:
— Ты ступай, а я останусь, послушаю суд.
— Хорошо. Увидимся.
Они покурили вместе и разошлись.
«Интересно, можно ли зарыть свою любовь в землю? Талант зарывают. А любовь?» — думал Евгений, возвращаясь обратно по коридору. Он на секунду представил себе в буквальном смысле этого выражения мёртвую Милу с остекленевшими глазами, бездушное тело, кусок мяса. От этой картины его пробрало леденящим холодом, и он немедленно отогнал от себя эту мысль. «Какая-то жуть лезет в голову!»
* * *
На первом этаже Палашов беспрепятственно преодолел двух судебных приставов, которые строго следили за исполнением у входа, и вошёл в зал для рассмотрения уголовных дел. Несвежие зелёные стены, некрашеные деревянные скамьи для участников и слушателей процесса, бледно-коричневый щербатый пол сегодня меркли за стройными фигурами и молодыми взволнованными лицами, обернувшимися к нему.
Евгений Фёдорович почти сразу нашёл глазами в зале светлую голову Милы, а рядом — словно отполированную волну волос Галины Ивановны. Они были из немногих, кто не обернулся. Он знал, что сейчас чувствует девушка, как по её телу взрывной волной промчался жар и осел в горле, как пытаются расслабиться ректальные мышцы, сердце гулко отдаёт в голове. Один раз сделала что-то из ряда вон выходящее и тут же попала под лупу и прожекторы всеобщего внимания. Как же Палашов не хотел, чтобы лезли в личную жизнь Милы! «Ох, Ванька, явно ты не предполагал такого поворота, иначе пожалел бы и мать, и девчонку!»
На закрытом заседании присутствовали только ребята и их законные представители, но народу набралось на целый школьный класс. В роли учителя восседал председатель суда Сергей Николаевич Борисенко, который лично рассматривал это дело, отягощенное участием несовершеннолетних, интимным характером и убийством. Он смерил вошедшего зорким взглядом. Председатель напоминал следователю пузатый, подтянутый сверху и снизу малосольный огурчик. Бойкий, хлёсткий, обстоятельный, щёлкающий замечаниями и репликами, подобно кнуту. Палашов знал его с начала девяностых, когда тот был несколько стройнее, волосатее, моложе и был рядовым судьёй. На протяжении долгих лет они с почтением наблюдали за усилиями друг друга и прониклись обоюдной симпатией. Сергей Николаевич отличался тем, что ни один из его приговоров не был изменён после повторного рассмотрения в вышестоящей инстанции.
С ним сегодня работала молодая секретарь,
Палашов сел на краю самой дальней скамьи, подперев коленями спинку предыдущего ряда. Рост позволял ему через головы людей разглядеть слева от председателя подсудимых на скамье с чуть позади стоящими двумя конвойными по правую и левую руки. Перед Глуховым, Певуновым и Рысевым за столом расположились их адвокаты. Напротив, у окна, стояла узкоплечая невысокая фигура в хорошо подогнанной синей форме. Палашов узнал в ней государственного обвинителя — прокурора Артёма Тихоновича Заправского. Наморщив высокий лоб под очень короткой стрижкой, устремив крупные, выразительные, даже какие-то трагичные глаза, умаляющиеся и прячущиеся за круглыми стёклами очков, прокурор уверенно что-то бубнил. Прислушавшись, Палашов уловил текст обвинительного заключения.
Тёмно-синяя рубашка Глухова и чёрные брюки смотрелись на нём парадно, волосы причесаны, сам он не опускал голову и не прятал глаза, как это часто делают заключённые. Лицо его заметно посветлело, синяки почти сошли. Денис Певунов походил на франта в отлично сидящем на нём чёрном костюме. Недоставало галстука-бабочки, чтобы он стал окончательно похож на члена хора мальчиков-зайчиков. На его физиономии время от времени проскальзывала неуместная улыбочка, которую Палашову хотелось поскорее смазать. «Пойми же ты уже наконец, что пацан умер! Хороший пацан! Яркий пацан!»
Лёха Рысев, одетый в синие джинсы и голубой джемпер, единственный тушевался из троих, что было несколько неожиданно.
Мила в этот миг обернулась в зал, заметила Палашова и уставилась на него полными паники почти круглыми глазами, безмолвно кричащими ему: «Немедленно забери меня отсюда, убереги от чаши сей, защити от публичного надругательства». И тело его отозвалось на посланный ею импульс мгновенно: правая нога дёрнулась, да так, что чувствительно ударилась о спинку впереди стоящей скамьи. Эта нога знала наперёд, что нужно поднять это могучее тело и бросить его на помощь загнанному беззащитному дорогому существу.
Женщина с предшествующего ряда обернулась, отреагировав на удар скамьи в спину, и Палашов узнал мать Рысева, ту самую, которая на своей кухне безразлично проследовала мимо незнакомца к чайнику с водой. Она выглядела значительно лучше: на волосах — укладка, и одета прилично. Более того, она явилась в суд, а, значит, не смогла остаться равнодушной к судьбе плоти от плоти своей.
— Извините, — машинально проговорил Евгений Фёдорович, подозревая, что она не помнит его и будучи озабоченным сейчас совсем другим. Но Мила успела отвернуться, и рядом с ней не было свободного места.
Палашов вернулся взглядом к Глухову. В лице того не было растерянности, но сквозила какая-то странная решимость. Его спокойный, ровный, несколько отрешённый взгляд напоминал волчий. Здоровый сильный самоуверенный волк, заключённый в клетку, — вот на кого походил этот подсудимый. Он не только не прятал глаз, но, регулярно скользя внимательным взглядом по присутствующим в зале, останавливался и надолго задерживался на Марье Антоновне. При этом выражение его лица чуть заметно менялось: волк смотрел бы так на человека, чью руку он тяпнул, когда эта рука протягивала ему кусок мяса. Жаль, Марья Антоновна сидела далеко впереди, и её лица не было видно следователю.