Ванечка и цветы чертополоха
Шрифт:
«Милая моя, ты хотела, чтобы наши портреты находились рядом. Точнее, чтобы я знал об этом твоём желании. Моя морда рядом с твоим лицом. Что ей делать рядом с лицом Олеси? Если бы у меня было время выбирать, какой рисунок украсть, и среди зарисовок отыскалось бы изображение твоего лица, ни секунды не раздумывая, выкрал бы его».
Он с горечью и наслаждением вспомнил, как его большие пальцы гладили нежную кожу её лица, пока ладони поддерживали щёки. Оставалось признать, что ему тяжко жить. Каждую свободную минуту ощущать, что тебя нестерпимо тянет туда,
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.
Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колёс,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слёз.
Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.
Спасибо, Борис Леонидович54! Палашов так давно не звонил тёте! Записная книжка. Вот её номер. Пальцы порхают с кнопки на кнопку. Откуда это чувство бурного оживления? Просто водопад жизни изнутри. Он соскучился по её голосу.
— Алло! — О, это бас дяди Серёжи! Он дома! — Слушаю!
— Серёжка, дорогой, здорoво! — дядька был старше всего на пятнадцать лет, и Евгений общался с ним на «ты».
— Женёк, ты, что ли? Привет! Чего такой радостный? Случилось что-нибудь?
— Очень рад тебя слышать. Случилось? И да, и нет. Работаю, как обычно. Сдал пару дел недавно в суд. Одно тяжёлое. Парня молодого убили. Ну, да чего я буду на твою голову здоровую это перекладывать! Сам-то как? Как живётся-можется?
— Нормально. Служу.
Серёга служил подполковником мотострелковых войск в 32-м военном городке города Екатеринбурга.
— Зарплату платят?
— Платят.
— Боевой дух как?
— Стараемся держать. Полегче теперь, чем было лет пять назад.
А пять лет назад приходилось ему не слаще, чем Палашову в правоохранительных органах: солдат кормить нечем, одевать не во что, зарплата унизительная, да и ту задерживают. Самострелы, самоволки, массовые увольнения. Салаги-срочники на войне. Дедовщина, с которой старается справиться командный состав. Дезертирство. Трудно представить, как Серёга всё это выдержал.
—
— Без проблем. Сейчас позову. — И уже куда-то в глубину квартиры загудел: — Ничка, иди скорей. Женёк звонит.
Трубка выдержала небольшую паузу, а потом вскрикнула радостным тёткиным голосом:
— Женька, привет! Неужели женишься? На свадьбу звонишь пригласить?
— Привет, дорогая! Не беги впереди паровоза. Просто я звоню. Соскучился по вам.
— А чего тянешь-то? Почему не женишься? Тебе сколько уже? Двадцать восемь?
— Да. Только ты не забывай, что я не военный, как твой благоверный, а следак. Это за военными девки толпами бегали, да и бегают, наверное, а за следователей никогда не было престижно замуж выходить. Познакомиться сложно, встречаться тоже некогда.
— Зато вас не бросают из города в город. На учениях вы тоже не торчите.
— Что есть, то есть. На дежурствах торчим зато, в командировках.
Как-то не выходило у Палашова перейти на излияние души, попросить совета, хотя Вероника сама о женитьбе заговорила. Как он сейчас начнёт рассказывать ей об одиночестве, о тоске, что заела? Она ведь ничего толком не знает ни об одиночестве, ни о племяше. Не знает, что он жил с Любой, а теперь вдруг расстался. Слишком будет долго, и дорого обойдётся рассказывать и объяснять всё по телефону.
— Я, наверное, скоро буду переезжать в Москву, — только и смог он сообщить. — Обязательно позвоню вам с нового места, номер телефона скажу.
— А чего так? Ты же вроде не хотел?
— Вот буду жениться, приедешь ко мне на свадьбу, тогда и узнаешь всё. Пожелай мне чего-нибудь хорошего.
— Я желаю тебе много-много сил, особенно моральных. Физических, в моём представлении, у тебя достаточно. Не ронять себя, выдержать все испытания и обрести наконец-то любящую семью. Тыла тебе надёжного не хватает. Где голову приклонить?
— Спасибо тебе, дорогая! Очень надеюсь, что твои пожелания исполнятся. Мне и правда очень одиноко последнее время.
— Звони мне. Я всегда рада тебя слышать и готова помочь, если понадобится. У меня тут малые жениться собираются уже, а тебе сам Бог велел.
— Ты передай от меня привет Славе и Лере! Пусть у них всё устроится!
Положив трубку, Палашов подумал: «Вот чего звонил, спрашивается? Так, наверное, и Вероника подумала».
* * *
В день заседания суда Палашов скорее ушёл в сторону от Милы, но недалеко от здания. Чувство долга и глубокой личной заинтересованности задержало его. Он успел выкурить две сигареты, когда из здания суда вышла Марья Антоновна. К ней он и направился.
— А, Женя, здравствуйте!
Скромно одетая женщина, зажавшая старую сумочку с чрезмерным усилием, выглядела поникшей и изнурённой. Он представил, каково ей было выслушивать столько раз о мучениях, пережитых её сыном. Он, Палашов, пожалуй, и сам не в лучшей форме сейчас.