Ванечка и цветы чертополоха

Лазарева Наталия

— Лилиана.

Палашов усмехнулся про себя этому имени. Оно показалось ему вымышленным и больше подходящим какой-нибудь клофелинщице, старающейся запутать жертву. Если же мужчина решит сделать женщину жертвой, поддельное имя ей не поможет.

— Предлагаю сразу перейти на «ты», так как через пару рюмок-бокалов это неизбежно случится.

— Принимается, — он заметил в уголках её губ усмешку.

— Убиваешь одиночество, Лилит?

Он нарочно назвал её так, потому что, если имя вымышленное, какое значение имеет Лилиана она или Лилит.

— Да.

Она не обратила внимание на его обращение.

— А я пришёл убивать тоску. И вроде бы всё хорошо, всё

идёт по плану, а вот тоска заела. Самое обидное — у друга дела налаживаются, а мне от этого ещё тоскливее. Ладно, Лиличка, давай выпьем! Разве мы здесь не для этого?

Он наполнил бокал вином, а себе плеснул водки.

— За что выпьем?

— А давай за излечение выпьем, — она подняла бокал, — от наших недугов: тебя — от тоски, меня — от одиночества.

— Хорошая ты девушка, Лилька!

И подкрепил звоном рюмки о бокал. Она пригубила, а он опрокинул в себя рюмку.

— Ты мне тоже понравился, Женя. Объясни мне только, если я такая хорошая-пригожая, почему никому ненужная?

— Нужная, Лиль, нужная. Даже не думай об этом. Люби себя, уважай, цени, и увидишь эти чувства в глазах других. Ты очень привлекательная. Я бы даже сказал сексапильная. Мужчинам от таких и хочется, и колется. Понимаешь?

Он подцепил кусок селёдки и положил в рот.

— Не совсем.

Она тоже взяла кусочек сыра.

— Эта твоя колючесть и притягивает, и отпугивает. Только самоуверенный мужик с этим справится. Наглый. Твой тип? Нравятся тебе наглые самоуверенные мужики?

Лилиана пожала плечами.

— Пожалуй, не очень. Но и насчёт тихони я не уверена.

— Тихоня сидит где-нибудь в уголке и безнадёжно пялится на тебя.

Следователь невзначай обернулся и заметил как раз в углу какого-то пацанчика, который сидел один и таращился на них, но тут же отвёл глаза.

— Но ты ведь не тихоня.

— Я не тихоня, но я со своим багажом. Мне, если честно, просто выпивать одному неохота. Да и приятно в обществе красивой девушки находиться.

— И больше совсем ничего? Ни капельки?

— Ты мне нравишься. Это же очевидно. Но понимаешь… Я сейчас влюблённый дурак, только что расставшийся с прекрасной женщиной, которая теперь встречается с моим другом. Ты видишь, как всё запущено. И у моего друга отныне нет времени даже выпить со мной.

— Что и требовалось ожидать. В общем, ты мужчина с историей.

— И ещё какой! Знаешь что, голубушка моя, одна маленькая симпатичная девчонка свинтила мою буйную голову… уж не знаю, как у неё это получилось… и теперь, хотя ты очень мила и привлекательна, я могу сделать для тебя разве что вот это.

Евгений широко улыбнулся женщине. Она разочарованно улыбнулась в ответ.

— Не обижайся, — вздохнул он. — Наверняка твой мужчина уже рыщет где-то поблизости. Не переставай его искать. Но пообещай, что будешь осторожна!

Он улыбнулся веселее, и глаза её наполнились восхищением.

— Повезло твоей девчушке!

— Это мне повезло. Несказанно! — добавил он, заглянув куда-то глубоко в самого себя.

Но, кажется, он её не убедил.

XXIV

Палашов и Бургасов шли по коридору первого этажа здания суда, почти касаясь форменными серовато-синими рукавами. Евгений размышлял, отчего в жизни имеют место такие страшные явления как расовые предрассудки и геноцид.

«Гнобить и уничтожать друг друга… Зачем это? Ужели не хватит места нам на прекрасной голубой планете? Почему бы не потесниться немного, уступая? Страх, что вытеснят из собственного дома, как в сказке о заячьей избушке: «Попросилась

лиса ко мне в дом, да меня же и выгнала!»? В каком крайнем состоянии злобы надо находиться, чтобы убивать, насиловать, заражать чудовищными болезнями? С детства им калечат психику, вбивая в голову некую разрушительную программу. Как можно заниматься подобными вещами, если за твоей спиной жёны и дети? Или это специальные люди… чёрт, нелюди!.. не имеющие семей и подолгу пребывающие в воздержании? Их возбуждает тело напуганной беспомощной женщины? Как? Ведь насилие над беспомощным и слабым — это подпись под собственной низостью и трусостью, человеческой несостоятельностью. Сегодня же суд по делу Себрова! — Эта мысль всплыла неожиданно. — Насильственное насаждение церкви властью, её разрушение и уничтожение властью же, затем снова насильственное насаждение. Причём здесь Бог, вера, заповеди Христовы? Молитва в едином благодушном порыве — вот что действительно имеет силу! Но причём здесь театрализованное представление? К чему здесь нетерпение и ненависть? Похоть, обыкновенная животная похоть одолевает меня, но я никогда в жизни так не хотел сохранить это состояние, как теперь, поддаться ему. Почему вдруг? Откуда это выражение: жить как у Христа за пазухой? Думаю, это было совсем не сладкое место, ведь Он бывал бит и мучим, и голоден. Может быть, имеется в виду чудо, которое неотъемлемо от Его образа? Раз ты у него за пазухой, с тобой непременно случается чудо, благодаря которому ты бываешь укрыт, накормлен и утешен?..»

Вдруг мысли его оборвались. Все образы, построенные работой его мозга, внезапно разбились на мириады осколков. Если бы чайники могли так быстро закипать, как вскипела его кровь! Жар и ватная немощь по всему телу. Перед ним стояла девушка в бежевом плаще с растерянным, встревоженным и в то же время очарованным взглядом. Такая чужая и незнакомая девушка! Такая родная и желанная девушка! Девушка-женщина. Такая тяжёлая и такая лёгкая. Такая маленькая и такая необъятная. Такая далёкая и недоступная, но как праздник, который всегда с тобой. И горе, которое всегда с тобой. Любимая!

Палашов остановился перед ней на расстоянии вытянутой руки, непроизвольно вынудив задержаться идущего с ним Кирилла. Вот оно чудо: она вдруг здесь, в его задрипанной жизни. Неимоверное усилие ватного языка:

— Здравствуйте, Мила. Вы здесь?.. Да, сегодня же суд!.. Как ваши дела?

Не так уж трудно, главное — открыть рот и начать шевелить языком и губами, и выдувать воздух из лёгких.

Мила вместо приветствия и ответа, не сводя с него глаз, уронила чёрную сумочку. Евгений оказался вполне способен наклониться и подобрать эти сшитые вместе куски кожи с ручками. Он протянул сумку обратно. Когда она забирала вещь, она положила прохладную руку на кожаные тонкие ручки, как бы невзначай наполовину захватив его разгорячённую кисть. Она смотрела ему в лицо. Он помедлил и очень неохотно забрал руку, испытывая благодарность за это прикосновение и одновременно ненавидя девушку за то, что она может позволить себе в отношении него любой жест, который запрещён ему.

— Как вы добрались? Вы одна? — Он продолжал нести на плечах бремя этого прикосновения.

— С мамой… — наконец заговорила и она. — Она отлучилась… Всё нормально.

Голос Милы показался ему лёгким и робким, слегка звенящим и дрожащим. Ему вовсе не хотелось стоять здесь так перед ней и притворяться чужим. Он бы лучше схватил её сейчас за смелую наглую ручонку, оттащил куда-нибудь в сторону и раздавил бы в медвежьих объятьях, задохнулся бы её запахом и теплом. Волна желания разбила его, причиняя наслаждение, но всё больше — боль.