Ванечка и цветы чертополоха
Шрифт:
— Марья Антоновна, как вы? — Он вгляделся пристально в её лицо, давая ей понять, что это не праздный вопрос вежливости. — Вас есть кому отвезти домой?
— Да, не волнуйтесь, меня отвезут Леоновы.
— На следующее заседание они, должно быть, не поедут. Я приеду к вам и отвезу вас 19 ноября. Скажите мне, вы в чём-нибудь нуждаетесь?
— Нет. Всё в порядке. Пока летних запасов хватает. Да не так уж много мне и надо одной.
— Я понимаю, сейчас не очень удобно разговаривать. Я приеду к вам и поговорим. Сейчас только скажите, как вы себя чувствуете?
— Ох, чувствую, Женя, чувствую. Вот в ноябре я вам и
— Мои дела, так же, как и ваши, непросты. Двоякое состояние и чувства полярные. Вы, главное, держитесь, хорошо? Если будет тяжко, звоните мне, ладно? У нас с вами никого нет, будем держаться друг за друга.
— Спасибо на добром слове.
— Это не просто слова. Я на вас надеюсь и рассчитываю. И вы на меня положитесь, хорошо?
— Да.
— Тогда до встречи!
— До встречи!
В это время он увидел приближающегося Ваську Леонова, который ему улыбался и говорил одними губами «Спасибо!». Палашов не придумал ничего лучше, чем кивнуть и подмигнуть пацану.
— Марья Антоновна, пойдёмте в машину, — позвал Василий, и женщина окинула Евгения прощальным взглядом.
— Василий, погоди минутку.
Леонов вернулся и подошёл ближе.
— Помнишь, я тебе вопрос задал: заступишься ли ты за Валю?
— Помню, — вздохнул Васька.
— Так вот. Может быть, случая не представится. Но если когда-нибудь Валю будут обижать… Я не имею в виду ерунду какую-нибудь… Если по-настоящему будут обижать, сам умри, но жену свою защити. Понял?
— Понял.
Васька озадаченно почесал в затылке.
— Ну, всё, — Палашов хлопнул его по плечу, — дуй к своим!
Потом следователь, не чуя ног под собой, пошёл на Свободную улицу и там ещё работал с бумагами, задержавшись допоздна. Этот день стал долгим и тяжёлым, но и счастливым.
* * *
18 ноября выдалась на редкость чудесная погода, тёплая и солнечная. К вечеру, укутавшись в чёрный плащ, Палашов сел в «девятку» и отправился через Зарайский мост в Спиридоновку. Солнышко хоть и весёлое для ноября, природа приготовилась к зимней спячке; сбросив наряды, стояли голые деревья в ожидании, когда укроет их белоснежным одеялом. Впрочем, темнело очень быстро, и следователь надеялся на сухую дорогу, иначе ничего не стоило застрять в какой-нибудь вязкой луже на подъезде к деревне. Галина Ивановна сообщила ему в пятницу, что они уже законопатили свой домик на зиму и до весны ездить не будут. В связи с отбытием дачников у следователей как раз прибавлялись дела — сезонные кражи со взломом.
В выходные он основательно затарился мясом и фруктами и сейчас вёз их Марье Антоновне. Завтра разговаривать будет некогда, поэтому наперекор ночному холоду он ехал накануне условленного дня. В его план входило поговорить с женщиной, перекантоваться ночью в машине, а утром отвезти её в суд. Сердце трепыхалось как дикая птица в клетке. Со Спиридоновкой было связано много воспоминаний, которые его не отпускали. На подъезде к деревне он выкурил сигарету.
Дом Кирюшиных стоял с забитыми окнами, деревья больше не прикрывали его, и он казался беззащитно нагим. Дорогой дом, в который его привели печальные обстоятельства. А вот и Ванечкин кирпичный домик, словно ожидающий его с маяком в виде светящегося окна.
Палашов загнал машину в проулок и заглушил
— Марья Антоновна, это Палашов. Откройте, пожалуйста. Я решил не дожидаться завтрашнего дня. Завтра времени не будет для разговоров.
Она быстро прошла к двери и скрипнула засовом. Он увидел её силуэт и ступил к ней в темноту, поставив сумки на пол и затворив за собой дверь.
— Простите, что я вот так запросто явился. Я уже обнимал вас однажды. Позвольте и теперь.
И тут же, не дожидаясь её ответа, шагнул к ней и заключил в объятия. Она пахла деревенским домом, печным дымом и козьим молоком. Он как будто вернулся домой. На ней было простое ситцевое платье, и от неё исходило тепло. Так же быстро он отпустил её, не дожидаясь, когда ей станет неловко и она попросит его об этом.
Гость и хозяйка прошли в светлый, тепло натопленный дом и уселись за стол. Марья Антоновна устало улыбнулась ему. Посидев молча, с минуту глядя друг на друга, они снова вскочили и начали суетиться. Она пошла к плите ставить чайник, а он снял плащ, джемпер и положил всё это на соседний стул. Вышел на терраску и тут же вернулся с сумками.
— Женя, вы похудели очень и волосы теперь стрижёте коротко.
Он начал доставать продукты на стол. Она обернулась и только сказала:
— С ума сошёл. Спасибо.
Марья Антоновна убирала всё в холодильник, осуждающе потряхивая головой из стороны в сторону.
— Зачем всё это? Я вам и так обязана.
Он мотнул головой, отметая и эту тему разговора.
— Сядем, Марья Антоновна.
Оба вернулись на места за столом.
— Вы сказали в прошлую нашу встречу, чтобы я в ноябре спросил, как вы себя чувствуете. И вот я спрашиваю.
— Мне уже лучше. Токсикоз только прекратился на днях. Так что едок из меня был тоже так себе. Я жду ребёнка… от него.
Она поднесла руку к губам, словно из уст вырвалось что-то непотребное.
— И вы до сих пор не встали на учёт, — совершенно спокойно, без какого-либо удивления, подытожил Палашов, словно ничего другого и не ждал.
— Нет, встала. Я была у доктора в Венёве. Он мне прописал витамины.
— Вы решили оставить ребёнка?
— Зачем-то Господь мне его послал на старости лет. Раз дал, значит, поможет и выносить, и родить, и на ноги поставить. А коли нет, так нет. Я ведь сама не сопротивлялась. Я не смогла, Женя, понимаете? Я не доглядела за одним ребёнком, самым чудесным, самым любимым, понимаете? Вот мне ещё один шанс исправиться как мать. Родить ещё одного, полюбить его, воспитать и сберечь.
— Ну, я рад всё это от вас слышать. Просто камень с души.
— Малыш ведь не виноват… А я не буду одна. Живая душа рядом — такое счастье.
В этом Палашов отлично её понимал.
— Но вы ведь не сразу решились? Соседи уже знают?
— Я никому по-прежнему не говорила, но Вениаминовна, должно быть, догадалась. Она раз видела, как я у забора наизнанку выворачиваюсь. Пока ещё не очень заметно, но, надо думать, через пару месяцев все сами узнают. Первое время у меня у самой в голове всё это не укладывалось. Да вы помните, как я плакала. Только вам смогла сказать. После этого мне как-то легче стало. Я начала усиленно думать. Вот и надумала обо всём, что вам только что поведала.