Ванечка и цветы чертополоха
Шрифт:
Пусть по другой статье, но председатель суда Борисенко накажет Глухова строже остальных — это несомненно. Голос Марьи Антоновны звучал устало и в унисон его собственному состоянию:
— Олеся может больше не приходить на заседания суда. Сегодня выступали прокурор и адвокаты. На следующем заседании подсудимым дадут слово, а потом, если судья успеет, то огласит приговор.
— Когда оно состоится?
— Шестнадцатого декабря. Мне Паша Круглов прислал письмо. Спрашивает, какие дела. Ещё прокурор допрашивал Тимофея, собирался ли он передать Ваню правоохранительным органам. Сын ведь тоже закон нарушил — проник в его владения, чуть не нанёс
— Не собирался он, Марья Антоновна, передавать Ваню в правоохранительные органы. Он сказал, что собирался его отпустить?
— Сказал, что не знал ещё, как с ним поступить. О милиции он не думал.
— Похоже на правду. Кирюшиных не было на заседании?
— Нет. Народу было меньше.
— Певунову и Рысеву адвокаты просят снисхождения?
— Конечно.
— Вам жаль их?
— Нет. Я не испытываю этого чувства. Я не могу. Им нет прощения. — Слова звучали буднично. Даже если они не хотели этого, они сделали всё, чтобы получилось именно так.
Мысли Марьи Антоновны об убийстве сына и о виновниках перегорели в её душе.
* * *
В пятницу днём, а дни теперь были куцыми и ёжистыми, Палашов небрежно сдвинул документы в сторону, освобождая на столе место для телефона. Пальцы непослушно прошлись по немым кнопкам. Три месяца минуло со дня, когда Палашов впервые увидел Милу Кирюшину. За это время номер уже въелся в память. Он звонил её маме более десяти раз, но опять это было волнительно. Чудо не случится — Мила не возьмёт трубку, — так к чему же эта неотвратимая внутренняя дрожь?
Приветливый голос Галины Ивановны почти сразу вырвался из аппарата: она ждала его звонка. Поздоровались.
— После выступления в суде Мила стала тихой и светлой. Она успокоилась. Ей удалось вас увидеть, а помните, как она боялась, что этого больше никогда не случится?
— Дайте мне ваш домашний телефон, — порывисто проговорил он скороговоркой, удивляясь самому себе.
— Вы хотите начать с ней общаться? — голос Галины Ивановны безусловно был воплощением разума, тогда как голос Евгения был сплошное чувство.
— Хочу её услышать, — чуть спокойнее пояснил мужчина.
— То есть вы её услышите, а она вас нет?
— Получается так.
— Это несправедливо. У вас и так одни преимущества перед ней. Вы многое узнаёте через меня, тогда как моя дочь, бедняжка, мучается безвестностью. Я же не могу сказать ей, что у вас всё хорошо.
— Это обманчивое впечатление. Иначе я не просил бы ваш домашний номер. Мне представляется, что преимущества у неё.
— Можете обижаться на меня, но я не допущу, чтобы вы ей звонили и молчали в трубку. Ну нет! К тому же, разве вы не вольны самостоятельно достать наш домашний номер?
— Я не могу на вас обижаться. И номер узнать могу. И узнаю. И я понимаю, что это моя придурь — общаться с вами вместо неё. Вы говорите: ей полегче?
— Да, но…
— Но?..
— В среду она ходила в консультацию и…
— Не тяните, умоляю вас.
— Ей пришлось долго ждать в очереди… Она упала в обморок.
Внутри у Евгения всё оборвалось. Мгновенно в сознании пронеслось, как она обмякла в его руках в посадке. Тогда она была в безопасности: он был рядом. А сейчас Мила одна…
— Алло?
— Да. Я здесь. Она сильно ушиблась?
— К счастью, нет. Сердобольные женщины успели усадить её на кушетку. На ней она и распласталась.
— Уф!
— Признаюсь, месяц и два месяца назад, когда смотрела на дочь, хотела порой. Только ваша смерть не способна облегчить ей страдания.
Он запустил руку в кудри, а попала она вместо кудрей в колючие пеньки. Провёл по ним и резко руку отдёрнул.
— Я вам клянусь, я приеду. Просто пока рано.
— Но моя дочь об этом не знает!
— Нет. Она знает! Я ей обещал. И вам обещал. Поверьте, мне сейчас не сладко.
— Но вы ещё не задохнулись.
— Только благодаря вам.
* * *
Палашов открыл окно, посмотрел вниз на почерневший газон и порадовался, что в Венёве давно никто не выпадал из окон. Холодный осенний воздух ворвался в кухню. Сигарета почти сама выскочила из пачки, и он подумал, что стал ещё больше курить. «Мои друзья теперь — пачка сигарет, да бутылка водки. Не спиться бы!» А сам продолжал жадно затягиваться и дымить в ночной холодный воздух, заслоняя от себя быстрые облака. Покончив с сигаретой, закрыл окно и уселся за стол к бутылке. Он гнал все мысли, кроме той, что хочет забыть, кто он такой. Вот это ему совсем не хотелось помнить. Истреблением самого себя он и занялся.
Психической реабилитации операм и следователям не полагалось, поэтому приходилось ходить или задеревеневшим, или моральным инвалидом. Задеревеневшим ничем не лучше, чем инвалидом. Самое лучшее — нормальная здоровая злость. И дерзость. Они в деле помогают. Но они помогают в настоящем деле — в борьбе с преступностью. Он же увяз, как муха в варенье, и на кого тут злиться, кроме себя самого?
Бутылка подытожилась быстро. Закуски не хотелось. Хотелось быстрее всё забыть. Особенно о том, что Мила одна, что нужна ему не меньше, чем он ей. Но забытьё не приходило. Он достал вторую. «Что же ты делаешь, Палашов?» И голосом одноклассницы Люськи: «Не пропадай, Палашов, слышишь?» Он забыл о бутылке и начал искать записную книжку. Она выпала из кармана брюк, когда он опрокинул в комнате стул с одеждой. Его не остановило падение стула, не остановило позднее время, не остановило то, что с Люсей они не виделись много лет, пока не встретились совершенно случайно. Он судорожно искал номер телефона, листая непослушными пальцами упрямые страницы. Наткнулся на топографическую карту Спиридоновки, которую начертила ему умелая рука Милы, выругался. Слишком многое их объединяет! Слишком! Продолжил искать. А вот и номер. Не передумал он звонить и тогда, когда пальцы не попадали в нужные кнопки, создавая какофонию звуков. С третьего раза он набрал наконец желанный номер. Ответа пришлось подождать. Палашов сидел на кровати рядом с тумбочкой почти в позе роденовского мыслителя. Настроен он был решительно, если смог дождаться, когда бархатный бас оборвал телефонные гудки:
— Алло.
Сон и недовольство поздним звонком пробрались в трубку.
— Эд… Эдуард? Чёрт! Прости! Вы спите?
— Уже нет, — пробасил мужчина.
— Это сле… Палашов.
— А! Палашов! — голос стал более дружелюбным. — Ну надо же!
— Мне Люся нужна.
— Хм! Понимаю. Она и мне нужна.
— Не издевайся! Мне сейчас нужнее.
— Ладно-ладно. Даю.
Послышался шелест.
— Привет, Женя! Что стряслось?
— Привет! Прости, что я в такой час… Я пьян… Мне абсолютно не с кем это обсудить… Я запомню… каждое твое слово запомню. Выручай, Люсь!