Василий Тёркин
Шрифт:
– Ну, того... из "белых голубей".
Она не докончила и рассмеялась.
– Правда это?
– спросил он, и его губы сложились в усмешку жалости к ней.
Она схватила это глазами и отняла руку.
– Ты думаешь, я его вожу?..
– С такими трудно иначе, - шутливо выговорил он.
– Ну, все равно, думаешь, я обираю его? Могла бы!.. Так как он... страсти-ужасти!.. Ты не знаешь!.. До исступления влюблен... Да... И он душу свою заложит, не только что отдаст все, что я потребую... Дядя у него - в семи миллионах и полная доверенность от него... Слышишь: семь миллионов! И он -
– Хорошо, хорошо!
Ему стало уже досадно на себя, зачем он намекнул на этого сектанта.
– Я запретила ему за мной следом ездить. Провались они все!
– вскричала она и, обернувшись к нему, опять взяла его под руку.
– Вон туда сядем... Пожалуйста!.. Там так славно!
Он не противился. Серафима опустилась прямо на траву в тень, между двумя деревьями.
– Садись сюда же... Ну вот, спасибо. Ты не желаешь, чтобы я тебя, по-старому, Васей звала и "ты" тебе говорила?.. А?
– Мне, пожалуй...
– Ну, хоть и на том спасибо.
Над ними сбоку наклонились ветви большой черемухи, и к ногам их спадали белые мелкие лепестки.
Серафима подняла голову и громко потянула в себя воздух.
– Господи!
– перебила она себя.
– Так хорошо!.. Воздух!.. Пахнет как! Река наша - все та же. Давно ли? Каких-нибудь два года, меньше того... Тоже на берегу... и на этом самом... А? Вася? Тебе неприятно? Прости, но я не могу. Во мне так же радостно екает сердце. Точно все это сон был, пестрый такой, тяжелый, - знаешь, когда домовой давит, - и вот я проснулась... в очарованном саду... И ты тут рядом со мной! Господи!..
Волнение перехватило ее речь. Она отвернула голову и взялась руками за лицо. Теркин сидел немного повыше ее, прислонившись спиной к одному из молодых дубов. И его против воли уносило в прошлое. Как тогда задрожали его колени, когда он, у памятника, в садике, завидел ее издали. Он себя испытывал, почти боялся, что вот не явится этого признака, по которому он распознавал страсть... И признак явился. В чувстве этой роскошной и пылкой женщины он находил потом больше глубины и честности, чем в себе. Ничего мудреного нет, что она осталась верна его памяти, даже если и начала кружить головы мужчинам... Кто его так любил?..
Глаза его украдкой остановились на ее профиле, на ее стане, на линии ее головы. Да, она смахивала на кокотку; но в ту минуту вся трепетала влечением к нему, жаждой примирения, любовью, искупающею всякий грех.
Листки дубов и черемухи ласково шептались и слали им свое благоухание; вблизи ворковала горлинка, из травы выглядывали головки маргариток.
На сердце Теркина стало помягче. Он не хотел помнить зла: но не мог и лгать, надевать на себя личину или поддаваться соблазну, чтобы сказать тотчас же потом: "Ты хотела добиться своего... Ну, а теперь прощай!"
Чуть-чуть дотронулся он до ее руки, немного ниже локтя. Серафима, точно от укола, повернулась к нему от одного прикосновения.
– Во мне, - заговорил он, не поднимая на нее глаз, - нет никакого против... тебя, - слово не сразу сошло с губ его, - сердца... Все перегорело... Может быть, мне первому следует просить у тебя прощения, я это говорю, как брат сказал бы сестре...
– За что?
– почти изумленно перебила Серафима.
–
– Вот еще! С какой стати ты на себя такое святошество напускаешь, Вася? Это на тебя не похоже... Или...
Она хотела сказать: "или Калерия тебя так переделала?"
– Никакого тут святошества нет. Я употребляю слово "грех" попросту. Я тобой хотел овладеть, зная, что ты чужая жена... и даже не думал ни о чем другом. И это было низко... Остальное ты знаешь. Стало, я же перед тобой и виноват. Я - никто другой - и довел тебя до покушения и перевернул всю тебя.
За три минуты он не ожидал ничего похожего на такой приговор себе. Это вылилось у него прямо, из какой-то глубокой складки его совести, и складка эта лежала вне его обычных душевных движений... И ему стало очень легко, почти радостно.
– Не фарисействую я, Сима. Осуждаю себя и готов всячески поддержать тебя, не дать тебе катиться вниз... Встретил я тебя нехорошо... Не то испугался, не то разозлился... А вот теперь все это отлетело. И никаких счетов между нами, слышишь - никаких...
– Никаких?
– захлебываясь, выговорила она и наклонила к нему низко трепетное лицо.
– Никаких!..
XXVIII
– Вася!.. Прости!..
С этим воплем Серафима припала головой к нему. Рыдания колыхали ее.
– Что ты! Что ты!..
Теркин не находил слов. Руками он старался поднять ее за плечи. Она не давалась и судорожно прижимала голову к его коленам.
– Прости! Окаянную!.. Жить не могу... не могу... без тебя!
– прерывистым звуком, с большим усилием выговаривали ее губы, не попадая одна на другую.
Все ее тело вздрагивало.
Так прошли минуты... Ему удалось поднять ее за плечи и усадить рядом.
Внезапный взрыв страсти и раскаяния потряс его, и жалость влилась в душу быстро, согрела его, перевернула взгляд на эту женщину, сложившийся в нем в течение года... Но порыва взять ее в объятия, осыпать поцелуями не было. Он не хотел обманывать себя и подогревать. Это заставило его тут же воздержаться от всякой неосторожной ласки.
С помутившимися, покрасневшими глазами сидела она у ствола, опиралась ладонями о дерн и силилась подавить свои рыдания.
– Полно, полно!
– шепотом успокаивал он, наклоняясь к ней.
За талию он ее не взял и даже не прикоснулся к ее плечу кистью руки.
– Ты добрый, чудный... Я не оправдываюсь... Я, Вася, милостыни прошу! Все опротивело... вся жизнь... разъезды... знакомства... ухаживания... мужчины всякие, молодые, старые... Стая псов каких-то... Ужины... шампанское... франтовство... тряпки эти...
– Она схватила свою шляпку и швырнула ее.
– Не глядела бы!.. И таким же порывистым движением она прижалась к нему и положила голову на его плечо.
– Вася! Жизнь моя!.. Не оттолкни!.. Возьми... Ничего мне не нужно... Никаких прав... Ежели бы ты сам предложил мне законный брак - я не соглашусь... Да и как я посмею! Тебя... тебя... слышать, сидеть рядом... знать, что вот ты тут... что никто не отнимет... никто, кроме... тебя самого или смерти... Да я умру раньше... Я это знаю. Мне хоть бы годков пять... Много... Хоть два года! Хоть год!