Василий Тёркин
Шрифт:
И у тетки Марфы она стала с Первачом ласковее, позволила пожать себе руку под краем стола, много ела лакомств и чокалась с ним уже два раза наливкой.
– Марфа Захаровна!
– окликнул Первач толстуху, сидевшую на диване, с соловеющими глазами и с папиросой, - она иногда курила.
– А ведь Александре Ивановне взгрустнулось за обедом; господина Теркина поджидала.
И он подмигнул в сторону Сани. Та зарделась и нахмурила брови.
– Ничуть, ничуть!
– Да я вам говорю, что да.
– А я вам говорю, что нет.
Саня
– Ну, чего вы спорите, дети!
– остановила их тетка.
– Милые бранятся - только тешатся!.. Саня, кушай наливку! Хочешь еще полрюмочки?
– Тетя... дайте мне покурить.
– Захотелось?
– Забыть свое горе желает, - ввернул Первач.
– Ах, какой вы гадкий... Хотела выпить за ваше здоровье и не выпью...
– Ну, ну, чокнитесь!
– подсказала тетка.
Саня и Первач чокнулись. Она, с надутыми еще губками, улыбалась ему глазами и потянула из рюмки густую темно-красную вишневку.
– Спойте "Пловцов"!
– пристала Марфа Захаровна.
– Ах, тетя, все "Пловцов"?.. Что-нибудь другое. Это старина такая!
– Нужды нет!.. Какие стихи!..
Река шумит,
Река ревет...
– Извольте петь!
– скомандовал Первач.
Марфа Захаровна взяла гитару, и они запели втроем.
– Ах!..
Саня ахнула и вскочила с места.
Вошел Теркин. Он остановился в дверях и развел руками.
– Веселая компания! Желаю доброго здоровья.
– Василий Иваныч! Какая неожиданность!
Первач шумно отодвинул свое кресло и подбежал к нему. Марфа Захаровна начала застегивать верхние пуговки капота.
– Извините, пожалуйста!
– залепетала она.
– Мы по-домашнему.
– Пожалуйста, не стесняйтесь!.. Позвольте мне присесть, вот к Александре Ивановне.
Он казался очень возбужденным, и тон его ободрил и толстуху, и таксатора. Саня протягивала ему руку, все еще не овладев своим смущением. Ей вдруг стало совестно рюмки с наливкой, стоявшей перед ее местом. Она посторонилась. Теркин поставил стул между нею и Первачом.
– Марфа Захаровна!
– весело окликнул он.
– Вы и на гитаре изволите? Я тоже...
– Скажите, пожалуйста! Как это приятно! Но позвольте, не угодно ли вам... чего-нибудь? Или вы еще не кушали? Так я сейчас распоряжусь.
– Благодарю... Мы с Хрящевым попали к пчелинцу... И закусили там. Папушник нашелся... и медом он нас угостил... Но рюмку наливочки позвольте.
Все засуетились. Принесли рюмок и еще бутылку наливки сливянки. Теркин попросил гитару у Марфы Захаровны, заново настроил ее, начал расспрашивать, какие они поют романсы.
Тетка, с пылающими щеками, захмелевшим взглядом широко разрезанных глаз, улыбалась Теркину и через стол чокалась с ним.
– У Санечки голосок хороший, -
– Хотите дуэт?
– спросил он Саню.
– Да я, право, ничего не пою.
– Выдумывает. И у Николая Никанорыча приятный голос.
– Тогда лучше уж хором!
– Вот не знаете... чудесный романс, хоть и старинный... "Река шумит"?
– Ах, тетя! Все то же!
– вскричала Саня.
– Отчего же не это?
– спросил Теркин.
– Видишь! Видишь!
Марфа Захаровна разом задвигалась на своем диване, и пуговки капота опять стали расстегиваться.
Гитара загудела под пальцами Теркина. Он наклонился к Сане и тихо сказал ей:
– Что же вам со мной дичиться, Александра Ивановна? Я ведь ваш друг?.. Да?..
– Да...
– выговорила Саня и больше ничего не могла сказать.
Присутствие Первача беспокоило ее. И вообще ей показалось, что Василий Иваныч делает все это "не в самом деле", как она говорила, а "нарочно". Он ее наверно осудит за эти послеобеденные "посиделки". И Николай Никанорыч сделался ей вдруг точно совсем чужой... Как бы хорошо было, если б он исчез!
– Что ж! Давайте, господа! Разом!
– крикнул Теркин:
Река шумит,
Река ревет...
Все подхватили. Первач пел, сдержанно усмехаясь; Марфа Захаровна пускала свои бабьи визгливые ноты; голосок Сани сливался с голосом Теркина и задевал в нем все ту же струну жалости к этому "бутузику". Он ее мысленно назвал так, глядя на ее щеки, носик, челку, ручки... И он почуял, что она застыдилась.
Нянька не выдумывала. Ведь ее развращают понемножку, и Первач, быть может, уже целуется с нею.
Целуется; но вряд ли пошло дальше. Ему почему-то стало больно от мысли, что бедная девочка могла и зарваться с таким негодяем. Но он продолжал бить по струнам гитары, напускать на себя молодецкий вид.
– Вы на все руки!
– сказал льстиво Первач, когда они допели первый куплет.
– Марфа Захаровна, позвольте предложить за здоровье Василия Ивановича!
Все стали с ним чокаться. Сане тетка налила полную рюмку. Она протянула ее к Теркину, но сделала маленький глоток. До его прихода она уже выпила полных две рюмки, и щеки ее показывали это.
– Ваше здоровье!
– тихо выговорила она.
Он еще раз чокнулся с нею и так же тихо, как и она, сказал:
– И за нашу дружбу!
Первач услыхал эти слова и вкось посмотрел на Саню из-за плеча Теркина.
"Уж не подстрелила ли она его?" - подумал он, но ревности никакой не ощутил.
Ему и это было бы на руку. Если Теркин возьмет его на службу компании, в звании главного таксатора, а Саня очутится директоршей, - и прекрасно! Он сумеет закрепить за собою доверие мужа и жены.