Василий Тёркин
Шрифт:
– Садитесь. Что же такое?
Теркин спросил это с некоторой тревогой в голосе.
– Да сюда какая-то госпожа к вам приезжала. Я разминулся с ней у ворот... В коляске... Шляпка такая с цветами, и вообще с большим эффектом.
– Ну, и что ж?
– Меня сейчас все обступили. И горбуля, и братец их... и ловкач таксатор: что, мол, за особа? Не желает ли как-нибудь помешать продаже?.. Уж не знаю, почему они так вдруг заподозрили. Говорят, по делу приехала, Василия Иваныча увела в сад, и сначала в беседке сидели, а потом вниз пошли.
– Так они испугались не насчет того, что барыня эта в меня купоросным маслом плеснет, а насчет нашей купли-продажи?
– Известное дело. Однако должен присовокупить, Василий Иваныч, что барышня в смущении и насчет именно вас, не случилось ли чего... Проводила меня на балкон и тихонько проронила: дайте, мол, мне знак... может, что-нибудь нужно... Я по аллее похожу, говорит.
– Александра Ивановна?
– Так точно... И в глазках мельканье. Очень в ней много еще этой младости переливается.
Теркин сел и подобрал ноги. Его потянуло наверх, но ему не хотелось показать это сейчас Хрящеву.
– Спасибо, Антон Пантелеич, - заговорил он мягким деловым тоном.
– Покончили с обзором дальнего урочища?
– Покончил, Василий Иваныч.
– И что нашли?
– Порубочки есть... болотца два. Немало и старых гнилых корчаг. Но в общем не плохо.
– А я вас могу порадовать: того жуличка в красном галстуке сегодня же фьють!
– Подорожную изволили прописать ему?
– Прописал.
Хрящев присел сразу на корточки и сбросил на траву свой белый картуз. Лицо его повела забавная усмешка с движением ноздрей. Теркин рассмеялся.
– Василий Иваныч!.. Кормилец!.. Позвольте вас так по-крестьянски назвать. Ей-Богу, я не из ехидства радуюсь... Только зачем же к вашему чистому делу таких мусьяков подпускать!..
И, точно спохватившись, Антон Пантелеич нагнулся к Теркину и шепотом спросил:
– Как же... к милой барышне сами подниметесь или мне прикажете ее успокоить?
– Я сам.
Одним взмахом встал на ноги Теркин и оправился.
– Александра Ивановна там, в аллее?
– Так точно. Около беседки ее найдете. А мне позвольте здесь маленько поваляться. Очень уж я полюбил этот парк, и так моя фантазия разыгрывается здесь, Василий Иваныч... Все насчет дендрологического питомника...
– Будет и питомник... Как вы называете? Ден... Ден...?
– Это по-ученому: дендрологический, а попросту: древесный.
– Все будет, Антон Пантелеич. Все будет!
– радостно крикнул Теркин и почти бегом стал взбираться по откосу, даже не цепляясь за мелкую поросль.
Наверху мелькнуло светлое платье Сани. Она шла к беседке. Там началось их объяснение с Серафимой какой-нибудь час назад.
Почему-то - он не мог понять - вдруг, в свете жаркого июльского дня, ему представился голый загороженный садик буйных сумасшедших
Дрожь прошлась по нем с маковки до щиколок, когда этот образ выплыл перед ним ярко, в красках и линиях. Он в эту минуту был уже на краю обрыва... Точно под захватом страха за Саню, он бросился к ней и издали закричал:
– Александра Ивановна, Александра Ивановна! Я здесь!
Саня - она уже подходила к беседке - быстро обернулась и ахнула своим милым детским "ах!..".
Теркин подбежал к ней и повел ее в беседку.
Оба они видны были с того места, под дубком, куда перебрался Антон Пантелеич. Его белый картуз лежал на траве. Загорелый лоб искрился капельками пота... Он жмурил глаза, поглядывая наверх, где фигуры Теркина и Сани уже близились к беседке.
Юмор проползал чуть заметной линией по доброму рту Антона Пантелеича... Потом глаза получили мечтательный налет.
"Так, так!
– думал он словами и слышал их в голове.
– Мать-природа ведет все твари, каждую к своему пределу... где схватка за жизнь, где влюбление, а исход один... Все во всем исчезает, и опять из невидимых семян ползет злак, и родится человек, и душа трепещет перед чудом вселенной!.."
Стены беседки, обвитые ползучими растениями, скрыли пару от глаз его. Он тихо улыбался.
XXX
Грудь Сани заметно колыхалась и щеки пылали. когда Теркин вел ее усиленно к беседке.
– Милая моя барышня, вы меня искали?.. Беспокоились?
Под взглядом его больших глаз она еще сильнее смутилась; губы ее раскрывались в усмешку ласкового и точно в чем-то пойманного ребенка.
Ее послали узнать не о том, не приключилось ли чего с Василием Иванычем, а не вышло ли какой "каверзы" от этой дамы, не расстроилось ли дело продажи.
Лгать Саня не умела.
– Милый Василий Иваныч!
– она взяла его за обе руки и отвела голову, чтобы не расплакаться.
– Папа боится... и тетка Павла также... вы понимаете... Думают - что-нибудь эта дама насчет имений... вы понимаете... Папу жалко... ему нужно продать.
– А вам самим жалко усадьбы, жалко парка?
– Да... жалко.
Слезинки задрожали на ресницах.
– И вы на меня смотрите как на хищного зверя какого? Возьмет да и пожрет ваше родное гнездо!
– Нет! Нет!
– Саня начала трясти его за руки. Не думайте так! Вы добрый! Вы хороший!.. Они говорят: больше вас никто не даст. Но вы спрашиваете, жалко ли? Как же не жалеть!