Василий Тёркин

Боборыкин Петр Дмитриевич

Пропето было еще несколько цыганских песен и романсов Глинки: "Вы не придете вновь, дней прежних наслажденья..." Теркин подпевал Сане на терциях.

Рюмки наливки она так и не допила.

– За ваше здоровье!
– предложил он ей.

– Нет, довольно.

Она взглянула на него стыдливо и кротко, встала и сказала Марфе Захаровне:

– Тетя! Душно! Хочется в сад. Василий Иванович! Вы не пойдете?

– Мы все можем!
– вмешался Первач.

– А вы забыли... папа просил вас зайти к нему... Он наверно проснулся.

Тетя... вы посидите на диване?.. А я не могу! Совсем задыхаюсь здесь.

Саня выбежала.

XXIV

За нею потянулась и Марфа Захаровна.

– Мы сейчас за вами!
– крикнул вслед ей Теркин.
– Мне надо сказать два слова Николаю Никаноровичу.

Когда толстуха вышла из комнаты, он облокотился локтем на стол и пригласил таксатора подсесть к себе.

– Не выпьем ли еще по рюмке?
– пригласил он.

– С удовольствием.

Пододвигая свой стул, Первач возбужденно поглядел на него. Ему сдавалось, что "лесной туз", - так он называл Теркина про себя, - хочет его "пощупать". До сих пор он избегал всякого разговора с глазу на глаз, а тут - сам предложил, перед тем как покончить с Иваном Захарычем. Да и с Низовьевым еще не дошло у него до окончательной сделки.

Лицо у Теркина было особенно благодушно. Они чокнулись.

– Что же, господин таксатор, - начал он шутливо, - вашей работой я доволен... и в низовьевских дачах и здесь. Вы дело смыслите.

– Мне чрезвычайно лестно, - начал было Первач, но Теркин перебил его.

– Только со мною надо во всем начистоту... Вам, быть может, желательно бы было продолжать и дальнейшие работы, какие наша компания будет производить в своих лесных угодьях?

– О, весьма!

Восклицание вырвалось у Первача раньше, чем бы он сам хотел, но устоять было трудно.

В глазах Теркина, - Первач был в этом уверен, мелькнуло что-то, говорившее прямо: "любезный друг, ты, прежде всего, должен сам выказать готовность держать нашу руку..."

– По даче Низовьева, - продолжал Теркин, - вы не были посредником... Но в вотчине Ивана Захарыча...

– Позвольте, Василий Иваныч, доложить вам, перебил Первач, - что и в даче Низовьева есть целое урочище, по которому сам владелец еще не имеет вполне ясного представления о ценности этого участка. Он ждет окончательной оценки от меня... Я уже не говорю о лесе Ивана Захарыча и усадьбе с парком, если бы вы пожелали приобрести их... Без моего мнения это дело не может состояться.

Теркин одобрительно качнул головой.

– Другой бы на моем месте заявил требования... знаете, как нынче разные штукмахеры... Но я далек от всякого нахального куртажа... Не скрою от вас и того, - Первач оглянулся и стал говорить тише, - в семействе Черносошных с этой продажей связаны разные интересы... И без моего совета, смею думать, ничего не состоится. Вся суть не в старике, главе семейства... а в другой особе, и вы, может быть, догадываетесь - в ком именно.

–

А-а?
– вопросительно протянул Теркин.

– В таком смысле я уже заводил речь с господином Хрящевым.

– Заводили?
– переспросил Теркин и прищурился.

– Я полагал, Василий Иваныч, что он ваш фактотум и вполне доверенное лицо... А между тем... он не больше как... вроде нарядчика.

– Это неверно, Николай Никанорыч. Хрящеву мы думаем поручить довольно ответственное место. Он человек больших практических сведений.

– Не спорю. Но я боюсь, Василий Иваныч, что он меня плохо понял. Пожалуй, подумал, что я ему предлагаю куртаж... подкупаю его. Ничего подобного не было... Совершенно понятно... я хотел знать немного и ваши намерения. Не скрываю и того, что судьба фамилии Черносошных... для меня не безразлична.

– Породниться не хотите ли?
– спросил Теркин и подмигнул.

– До этого еще далеко... Иван Захарыч может в скором времени очутиться в весьма печальных обстоятельствах... Я бы не сказал этого другому покупщику, но вы - человек благородной души, и вам я могу это сказать. Разумеется, компания не обязана входить в семейные интересы продавцов. С другой стороны, от меня зависит направить торг так или иначе.

Первач быстро вскинул на Теркина своими красивыми глазами и опустил ресницы.

– По моим соображениям, - отозвался Теркин спокойно и все так же благодушно, - Иван Захарыч настолько запутался в делах, что ему надо как можно скорее найти покупщика на усадьбу. И на ней он сделает б/ольшую уступку, чем на лесной даче.

– Понятное дело!

Первач засмеялся коротким смехом.

Дверь тихо отворилась.

Вошла Павла Захаровна.

Они оба разом встали.

– Николай Никанорыч! брат вас просит к себе, - сказала она и заглянула.
– Вы вернулись, Василий Иваныч, а мне никто не доложит... Где же ваши дамы?

– В саду, - ответил Первач.

– И вы туда собираетесь?

– Нет-с... Я к Ивану Захарычу. Мы вот с Василием Иванычем побеседовали немножко.

Первач обернулся к Теркину.

– Имею честь кланяться, Василий Иваныч; разговор наш, если позволите, как-нибудь продолжим.

– Я не хочу мешать!
– выговорила Павла Захаровна и пристально поглядела на них обоих.

– Это не к спеху, - ответил Теркин.
– Да все существенное и сказано.

Первач, уходя, шаркнул ногой.

– Вам в сад угодно?
– еще раз спросила Павла Захаровна.

Она присела на конец дивана и оглядела стол с остатками угощения.

– Веселая компания у вас была. И пение, кажется?

Ее губы повела брезгливая усмешка.

– Да, - ответил ей Теркин, присаживаясь к столу.
– Я застал компанию в полном сборе. Кажется, у вас скоро и свадьба?
– прибавил он простодушно.

– Свадьба? Кого же выдавать будут?

– Племянницу вашу, Александру Ивановну. Разве господин Первач не жених ее?