Вдыхая тень зверя
Шрифт:
По толпе прокатился злой ропот, и из неё выступил коренастый подвижный мужичонка цыганского вида с копной иссиня-черных волос, вороватыми блестящими глазами и золотой фиксой на переднем зубе.
– Давай, Лошадник! Позабавь! Растасуй антеллигента! – возликовала криминальная публика, предвкушая потеху.
Руднев не стал дожидаться, когда Лошадник нападёт, и ударил первым. Потехи не получилось. Чернявый мужичонка рухнул снопом и затих.
– Кто следующий? – проскрежетал Дмитрий Николаевич.
В камере повисла тяжёлая муторная тишина, которую разорвал злобный и обиженный
– Этот гнид Лошадника прибил!
Не ожидавшие от мыршавого, калечного барского вида штымпа (жарг. простака) этакой силы и сноровки шестёрки попритихли и снова стали оглядываться на Иванов. Те прервали игру.
Келарь и ещё двое слезли с нар и неторопливыми походками хищников подошли к месту драки. Свита почтительно посторонилась. Келарь пнул ногой валявшегося в беспамятстве Лошадника, люто посмотрел на Руднева, сплюнул и приказал:
– Валите его!
Враз осмелевшая и опьяневшая от злобы толпа ринулась на Дмитрия Николаевича. Эта была плохая тактика. Трое или четверо на одного – в большинстве случаев верная победа, но когда в драку кидаются гуртом, кулачники начинают мешать друг другу. Так и произошло. Те, что были дальше, смяли ближайших, не давая им пространства для маневра, и Руднев, воспользовавшись этим, уложил ещё двоих, отшвырнув их под ноги другим нападавшим. Возникла секундная сутолока. Дмитрий Николаевич рванул в сторону двери. Он понимал, что преимущество, которое давала ему неорганизованность и оголтелость бандитской оравы, дело временное, и единственный его шанс на спасение – вмешательство тюремщиков.
Уголовники озверели в конец. В руке одного из них, здоровенного косого мужичары, сверкнуло самопальное лезвие, наточенное, видать, из ложки. Будь этот здоровяк чуть попроворнее, похождения Дмитрия Николаевича на том бы и закончились, но косой двигался медленнее Руднева и ещё медленнее соображал, и потому в результате предпринятой им атаки сам он с поломанной кистью выл на полу, а заточка оказалась в руках Дмитрия Николаевича.
Драка длилась ещё несколько бесконечных секунд, прежде чем в камеру ворвались охранники и принялись наводить порядок прикладами винтовок.
– Товарищ начальник! – надрывным голосом заблажил Келарь. – У ентого сволочуги буржуинского заточка! Он троих пролетариев порезал!
Дальнейшие события спутались в памяти Дмитрия Николаевича, словно это был дурной горячечный сон. Его нещадно били. Потом куда-то волокли и снова били.
Очнулся он в полной темноте на вонючем сыром тюфяке. Что-то щекотало и царапало ему лицо и шею, а едва он шевельнулся, это что-то с писком бросилось врассыпную.
Руднев был в карцере, по нему бегали крысы.
Дмитрий Николаевич подскочил от ужаса и омерзения, но тело его так болело, что он снова повалился на зловонный тюфяк. «По крайней мере здесь я один, и Иваны меня здесь не достанут», – пронеслась в его голове отрадная мысль, и утешаясь ею, словно божьим благословеньем, Дмитрий Николаевич провалился не то в сон, не то в забытьё.
Глава 6
Квартира была уютной и милой, с окнами, выходящими на тихий, слегка запущенный, но прекрасный в своем непоруганном
Его всегда удивляли эти московские безмятежные скверы и дворы, мирно дремлющие на задворках шумных центральных улиц. Они напоминали ему волшебный сад Кэрролла, в котором глупышка Алиса изводила бессмысленными вопросам курящую кальян гусеницу 27 . В таких скверах должна была быть какая-то своя непостижимая тайна, магия, оберегающая эти уголки от шума и суеты огромного города, волшебство, останавливающее бег времени и суматоху человеческих будней. Ему казалось, что, если бы он смог постичь мудрое умиротворение этих скверов, он бы уподобился бодхисатвам и нашел бы ход, ведущей через арку московского дворика прямо в мифическую Шамбалу.
27
Речь о произведении «Алиса в стране чудес», написанном Льюисом Кэрроллом.
Но тайна не поддавалась. Наверное, он не знал нужных заклинаний или у него не было специального магического артефакта. Что там имелось у Алисы? Ах, да… У неё был волшебный эликсир в склянке с надписью: «Выпей меня» …
Склянка была и у него. Она стояла на тумбочке рядом с его постелью, а на этикетке значилось: «Valerianumbromid, Dr. Weigert, Antihystericum, Antiepileptikum, Hypnoticum, Sedativum» (лат. Валерианумбромид доктора Вайгерта, Антигистаминное, Противоэпилептическое, Снотворное, Успокоительное средство). Но этот эликсир не то что не помогал попасть в страну чудес, он даже не избавлял от бессонницы, хотя и считался лучшим для того средством не только в Москве, но и Петрограде, Варшаве, Гельсингфорсе, Берлине и Париже. Совершенно бессмысленная микстура!
Вообще-то, бессонница мучила его редко, так же редко, как и эти невыносимые головные боли. Они настигали его лишь тогда, когда он начинал вспоминать… Вспоминать… Вспоминать… Вспоминать! Будь она проклята, эта память! Почему медицина научилась ампутировать больные члены, но до сих пор не знает, как избавить человека от гнилой памяти?
Что толку глотать микстуру доктора Вайгерта, если, даже уснув после неё, он всё равно не может отогнать наваждение, в котором его мать – страшная, растрепанная, полураздетая – лезет на табурет с веревкой в руках и, перекрикивая испуганный плачь пятилетней сестрёнки, орёт на него: «Смотри! Это всё ты! Это всё из-за тебя!»?.. Треклятая микстура лишь мешает проснуться…
Но и не спать тоже нельзя… Он где-то читал, что какой-то полоумный англичанин пытался установить рекорд и не спал целых десять дней, а потом умер…
Интересно, сколько могут не спать бодхисатвы?.. Или гусеницы?.. Гусеницам хорошо, они засыпают, замотавшись в кокон, а потом просыпаются бабочками… Он видел такое… Почти видел… В семь лет он поймал огромную гусеницу и поселил её в банке, а наутро вместо жирного зеленого червяка обнаружил в ней моток тонких ниток… У него бы и бабочка получилась, но он подумал, что кокон должен пить, и долил в банку воды… Кокон протух и так мерзко вонял, что его пришлось выкинуть…