Вдыхая тень зверя

Якушина Евгения

– Как вам удалось выйти из тюрьмы? – спросил Белецкий, когда Дмитрий Николаевич опустошил тарелку.

– Я тебя хотел об этом спросить, – удивился Руднев. – Разве меня не твоими молитвами выпустили?

– Молитвами, может, и моими, – не стал возражать Белецкий, – но всякая иная инстанция, кроме небесной канцелярии, оставалась глуха к моим обращениям.

– Так может, Савушкин добился?

Брови Белецкого строго сошлись у переносицы, как это всегда бывало, когда его воспитанник Митенька Руднев умудрялся вытворить что-нибудь, выходящее из рук вон.

– Савушкин добился того, что с вас сняли подозрение в убийстве! – жёстко отчеканил Белецкий. – Он на собственные деньги купил у мясников

кровь, перепачкал половину костюмно-гримёрного депо и доказал, что пятна крови на вашей одежде появились путём переноса. А ещё запросил экспертизу у какого-то там бывшего профессора из Университета о происхождении этой крови, и тот дал официальное заключение, что она не человеческая, а коровья с примесью чего-то, что не давало ей свёртываться. В общем, если бы не Савелий Галактионович, ваши опрометчивость и беспечность имели бы для вас катастрофические последствия! Как вы могли быть столь неосмотрительны, Дмитрий Николаевич? Зачем вы устроили эту глупую слежку? Почему не дали мне знак? В квартиру ту на кой чёрт сунулись? Можете вы всё это объяснить?!

Руднев ничего объяснить не мог. И не потому, что не находил оправданий или убедительных обоснований для своих деяний, поставленных ему Белецким в укор, а потому, что упрёков друга он даже и не слышал. Дмитрий Николаевич крепко спал, обессиленный пережитым кошмаром и убаюканный покоем Пречистенского дома.

Глава 7

Загадка освобождения Дмитрия Николаевича пополнилась новыми подробностями несколько часов спустя, когда на пороге флигеля возник неожиданный гость: слегка полноватый человек, тех же лет, что и Руднев, с умным, но нервозным лицом и движениями типичного холерика. Одет он был аккуратно, но невзрачно, на манер провинциальных интеллигентов. Образ классического вернакулярного разночинца подчёркивали также холёная чеховская бородка и очки с круглыми стёклами, настолько толстыми, что вставлены они были не в модную металлическую, а в массивную роговою оправу.

– Здравствуй, Дмитрий! – поздоровался он с хозяином дома, неожиданно обратившись к Рудневу по имени и на «ты». – Узнаёшь?

Дмитрий Николаевич несколько мгновений вглядывался в лицо гостя, а после радостно и изумлённо воскликнул:

– Не может быть! Арсений, ты?!

Действительно, в гостиной Пречистенского флигеля стоял Арсений Акимович Никитин, университетский товарищ Руднева, с которым связывала его старая и непростая история 28 , и с которым они не виделись с того самого дня, как нижегородский поезд увез Арсения Акимовича вместе с его невестой девицей Екатериной Афанасьевной Лисицыной из Москвы в Арзамас. Друзья иной раз писали друг другу письма и посылали к праздникам открытки. Впрочем, чаще писали супруги Никитины, поскольку у них оказывалось значительно больше новостей, чем у Руднева, да и писем писать Дмитрий Николаевич, сказать по чести, не любил и обычно поручал это Белецкому, хотя тот и ворчал, что его функции секретаря подразумевают ведение исключительно деловой переписки, но никак не личной.

28

Читайте книгу «Приключения Руднева. За седьмой печатью».

О карьере друга Дмитрий Николаевич знал лишь то, что тот, как и мечтал ещё с университетской скамьи, сделался присяжным поверенным, однако славы себе на адвокатском поприще не стяжал и капиталов не нажил, поскольку в основном брался защищать людей простых и небогатых, а также тех, кто угодил под суд по политической статье.

– Да ты проходи, Арсений, садись! Что стоишь-то?.. Чаю хочешь? Или, может, пообедаешь?

Ты какими судьбами в Москве? Давно приехал? Екатерина Афанасьевна с детьми тоже здесь? –засыпал старого приятеля вопросами Дмитрий Николаевич, чувствовавший себя после сна и еды значительно бодрее.

Никитин продолжал неловко топтаться посреди комнаты, нервно потирая руки.

– Я лучше чаю, Дмитрий, – ответил он наконец. – Я в поезде перекусил… Катерина мне с собой завернула…

– Она в Арзамасе осталась?

– Нет, она тут, под Москвой. На наркоматовской даче в Зубалове.

– Наркоматовской? – переспросил Руднев, не поверив своим ушам.

Арсений Акимович сперва ещё больше задёргался, а потом вдруг разом собрался, угомонил беспокойные руки, прямо взглянул в лицо университетского сотоварища и произнёс негромко, но так внятно и проникновенно, как это умеют делать только лучшие адвокаты:

– Да, на наркоматовской. Я работник наркомата юстиции. Две недели как возглавляю законодательно-кодификационный отдел. Я большевик, Дмитрий, член Социал-Демократической Рабочей Партии с 1905 года.

В гостиной Пречистенского флигеля повисла тишина, неприятно звенящая, словно стекло, готовое лопнуть от голоса оперной дивы.

– Ты никогда об этом не писал, – проговорил Руднев лишь только для того, чтобы слова его нарушили тягостное давление этой нестерпимой дребезжащей тишины.

– Я не знал, как ты к этому отнесёшься, – всё тем же адвокатским тоном ответил Арсений Акимович. – Вернее, как раз знал и не хотел, чтобы это отразилось на наших взаимоотношениях.

Безликое «на наших взаимоотношениях», сказанное Никитиным вместо задушевного «на нашей дружбе» больно резануло Руднева. Ему вдруг сделалось и обидно, и стыдно от того, что политические убеждения – химерная по своей природе сущность, пусть даже и возведённая нынче в статус единственного и абсолютного мерила добра и зла – была способна в одночасье обесценить всё то, что они с Никитиным друг в друге бесконечно уважали, и что связывало их долгие годы.

Руднев понял, что вибрирующая от напряжения стеклянная стена, внезапно разделившая двух старых друзей, должна быть немедленно разрушена, иначе проклятое это стекло сделается твёрже гранита, и он навсегда потеряет своего товарища, а вместе с тем подёрнутся мерзостным налётом отчуждения и предательства теплые и светлые воспоминания его университетской юности.

– Если ты большевик, значит, Маркса читал? – с деловитой серьёзностью спросил Дмитрий Николаевич и, не дожидаясь ответа озадаченного Никитина, пояснил свой внезапный интерес. – Белецкий настаивает, чтобы я прочёл «Капитал». Дескать, интеллигентному человеку должно ознакомиться с политэкономическим базисом государства, в котором живёшь. А я в таких вопросах полный профан и труд этот не осилю. Так может, чтоб Белецкого уважить, ты, Арсений, мне вкратце суть перескажешь, а?

Фантомное стекло брызнуло и осыпалось веселым, по-мальчишечьи звонким смехом Никитина.

– Я для тебя, Дмитрий, краткий конспект подготовлю, – пообещал он и попросил. – Чаем-то угости! А то я, как утром с поезда сошёл, весь день по твоему следу бегаю. Умаялся совсем!

– По моему следу? – Руднев сперва удивился, а потом догадался. – Арсений! Так это я тебе должен быть благодарен, что живым из тюрьмы вышел?!

– Ну, не в такой категоричной формулировке, – снова переходя на адвокатскую манеру, ответил Никитин. – Я тебе всё расскажу, Дмитрий, только чаю дай!

По рассказу Арсения Акимовича выходило так, что Руднев относился к той категории людей, о которых в народе говорят, что родились они в рубашке, ибо его спасение стало результатом каких-то странных, но несомненно благоприятных для Дмитрия Николаевича обстоятельств.