Вечер потрясения

Завадский Андрей Сергеевич

– Левее, – приказал командир, и водитель направил танк в укрытие, которым стала другая боевая машина, выжженная изнутри беспощадным огнем. – За танк!

"Реактивная броня", чудо русских инженеров, спасла экипаж, но теперь в лобовом бронелисте Т-90К зиял чернотой проем, оставшийся от исполнившего свою миссию элемента динамической защиты. Вся защита теперь воплотилась в тонком листе брони, пожечь, пробить который, казалось, мог любой снаряд, любая граната, первый попавшийся осколок.

– Вперед, – рычал командир батальона. – Давите их! Ну же, вперед!!!

Часто падавшие снаряды буквально перепахали холм,

поставив его на дыбы, погребая под ним остатки легкого пехотного батальона Армии США. Но еще не все были мертвы, и те, кто мог сражаться, оставались на позициях. Что-то упало с неба на двигавшийся правее танк, вспыхнул огонь, и боевая машина, неловко развернувшись, застыла, подставив противнику свой борт.

– Черт возьми, – выругался командир батальона. – Половина машин вышла из строя!

– Не прорвемся, – наводчик с яростью ударил кулаком по прицелу. – Нам их не достать!

Пораженные ракетами танки не горели – противопожарное оборудование погасило едва успевшее разгореться под броней пламя, но людям, находившимся внутри, хватило и доли секунды, чтобы превратиться в обуглившиеся головешки, так и не покинувшие своим места возле орудий или рычагов управления. Орудия рявкали все реже – снаряды в автоматах заряжания заканчивались, а заряжать вручную было некогда, да и некому, по большему счету – и лавина бронированных машин замерла на склоне холма, так и не достигнув его вершины.

Порыв, сдержанный бьющим в лица пламенем, иссякал, бросок сходил на нет. Танки останавливались, совсем чуть-чуть не доехав до гребня холма, так близко от позиций противника, что некоторые из них уже можно было достать – и доставали выскакивавшие из окопов американские пехотинцы – из ручных гранатометов, всадив снаряд в борт или нижний лобовой лист, самые уязвимые места. Выстрелы следовали все реже – в механизированных укладках оставались уже только бронебойные снаряды, почти бесполезные при обстреле вражеских укреплений. И, наконец, командир батальона отдал единственно возможный приказ:

– Все назад! Выйти из-под огня!

Фырча двигателями, танки – немногие из них могли уже двигаться самостоятельно – попятились, укрываясь друг за другом. Некоторые еще вели огонь из орудий, стрекотали пулеметы ПКТМ, и командир батальона приказал своему наводчику:

– Из спаренного – огонь! – И сам рванулся к прицелу зенитного "Утеса" с дистанционным управлением, из которого можно было вести стрельбу, не покидая боевое отделение.

Рой пуль умчался к холму, вгрызаясь в раскаленную землю, перемешанную со свинцом и человеческой плотью, заставляя защитников высоты прижиматься к иссеченным осколками камням. Возможно, они даже кого-то настигли, но это уже едва ли имело значение – атака захлебнулась.

– Назад, – приговаривал командир, чувствуя, как содрогается под ним и вокруг него махина танка. – Все назад! Поставить дымовую завесу! Отходим!

Противник тоже выдохся – ракеты сверху, с холма, уже почти не летели, и требовалось одно единственное усилие, чтобы сбросить врага с высоты, но сил на него у сократившегося почти вдвое батальона уже не было, как не было и снарядов. Наперебой захлопали гранатометы комплекса "Туча", выстреливая между боевыми машинами и американскими позициями из коротких стволов-мортирок, установленных на танковых башнях, дымовые гранаты. Молочно-белая завеса поднялась перед наводчиками

противотанковых ракетных комплексов американской пехоты, так что вести прицельны огонь по пятившемуся противнику стало абсолютно невозможно – не помогали ни лазерные прицелы, ни инфракрасные приборы. Танковый батальон отступил без потерь.

Скрываясь в клубах дыма, русские танки задом съезжали с холма, отступая на безопасное расстояние, на тот рубеж, где ракеты уже не представляли для них опасности. Бой затихал, и американские пехотинцы, те немногие, кто оставался жив, смеялись, как сумасшедшие, и вместе с ними хохотал командир батальона. По лицу его текла кровь, смешиваясь с потом, оставлявшим дорожки на грязных щеках.

– Мы их сделали, – захлебываясь истерическим смехом, кричал майор, схватив за плечи какого-то сержанта и тряся его, точно тряпичную куклу. – Мы их сделали, мать вашу!!!

Это было какое-то безумие, все кричали и бранились, офицеры и солдаты были готовы целовать друг друга, забыв на какое-то время о собственных ранах, не замечая погибших товарищей, чьи тела еще не успели остыть. Те, кто остался жив, едва не пускались в пляс, вытанцовывая среди окровавленных трупов и совсем бесформенных кусков мяса, того немногого, что осталось от пехотинцев, оказавшихся слишком близко к месту падения русского снаряда.

– Съели, суки, – бойцы грозили кулаками стене тумана, укрывшего оставшихся врагов. Осталось их не так уж много – на склонах холма еще чадили останки доброго десятка русских танков. – Ублюдки! Приходите еще, мы ждем!

Командир батальона первым пришел в себя, осмотревшись по сторонам и едва не взвыв от отчаяния. Количество погибших наверняка перевалило за сотню, раненых было еще больше, и им не стоило рассчитывать на помощь здесь – батальонные санитары уже почти израсходовали запас бинтов и обезболивающих, но стоны и сдавленные проклятья от этого едва ли стихли. Но самым скверным было то, что из четырех пусковых установок "Тоу" уцелела только одна. Первый, наверное, самый слабый, являвшийся скорее проверкой возможностей, удар, был отбить с чудовищными потерями. Вторая атака русских не могла не стать последней для нескольких сотен бойцов американской легкой пехоты.

– Победа? – презрительно и мрачно фыркнул майор, налюбовавшись на панораму разрушений вокруг. – К дьяволу такую победу! Это только агония. Мы загнаны в ловушку, в чертову мышеловку! Сдохнем не сразу, но сперва еще будем мучаться, пока не начнем молить о быстрой смерти от русской пули!

Сжимая от бессильного гнева кулаки, командир батальона стоял, опустив лицо. Он казался самым спокойным человеком среди воцарившегося хаоса. Судьба позволила прожить еще немного, возможно, всего лишь несколько минут, и люди радовались этому, точно дети, забыв о том, насколько коварной и беспощадной она бывает. Надсадный вой заглушил слова и хохот, земля под ногами вздрогнула, метнувшись в лицо майору. Казалось, что холм – это древний курган, и погребенный под ним в незапамятные времена великан, разбуженный суетой двуногих муравьев над своей могилой, пробудился от векового сна, рванувшись на свободу, навстречу солнечным лучам, падавшим с небес, точно беспощадные и не ведающие промаха стрелы какого-то бога. Мир немедленно потонул в ярчайшей вспышке, багровом всполохе – а затем погрузился во тьму.