Человек походить начинает на старую фреску,Облупившуюся и к былому не склонную блеску.Впрочем, он-то уйдет, а ее, может быть, обновят.Пригласят знатоков, окружат, уберут занавеску —И, пожалуйста, лошади скачут и птицы парят.Знатоки недоверья не выкажут или сомненья:Это все-таки Джотто и все-таки это Мантенья,Ничего, что на старую новая краска легла.Ну а ты представляешь такое свое обновленье?Или лучше беспамятство, лучше загробная мгла?
«На этом снимке я с Нероном…»
На этом снимке
я с Нероном,Как будто он мой лучший друг.Он смотрит взглядом полусонным,Но может рассердиться вдруг.И в самом деле, можно ль к бюстуТак подходить, сниматься с ним?А вдруг проснется злое чувство —А в гневе он неукротим.И разве я люблю Нерона?Он в римской тоге, я в плаще,Всё это странно, беззаконноИ беспринципно вообще.И всё, что мне о нем известно,Такой кошмар, сплошное зло!А вот поди ж ты, сняться лестноС ним, — столько времени прошло!
«Сам себе говорю: не мешай…»
Сам себе говорю: не мешай,Заслоняешь мне мир этот чудный,Где цветет по полям иван-чайИ топорщится мох изумрудный.Сам в сторонку себя отведу.Посреди тишины и свеченьяТы лелеешь тоску и тщетуИ приносишь одни огорченья.Стой тихонько, не двигайся, жди.Потерпи, я приду за тобою.О, как поле блестит впередиС огибающей поле тропою!Как река за ним блещет, слепя,На стеклянный прилавок похожа!Я хочу отдохнуть от тебя,Не терзая себя, не тревожа.Как-нибудь обойдись без меня,С полчаса потопчись: ты наказан.О, не порть мне счастливого дня,Ты ко мне лишь до смерти привязан.
«Клод Моне говорил приблизительно так…»
Клод Моне говорил приблизительно так:Выходя на пленэр, позабудь про овраг,Если это овраг, и про дуб, если дуб,И про горный уступ, если это уступ.Просто думай: вот здесь желтоватый овал,А под ним треугольничек розов и мал,И зеленые полосы, полосы сплошь,Если скажешь себе: это ветви, — соврешь.И не думай о сходстве; на что ни взгляни,На волну ли, на поле, на речку, на луг, —О себе позаботятся сами они,Из блаженной бессмыслицы явятся вдруг!
«Теперь не слышен мне ни лязг, ни гром…»
Теперь не слышен мне ни лязг, ни громЗемлечерпалок и камнедробилок —И хорошо! Пусть ходит ходуномЛиства и ветер гладит мне затылок —Не слышу их, но чувствую, слежуЗа ними восхищенными глазами,Морскою пеной больше дорожу,Чем прежде, белогривыми волнами.А если что-то сброшу со стола,Блокнот ли, ручку, — странная пропажаВолшебна так, чудесна и хитра,Что как-то и не огорчает даже,А человек, мне кажется, ужеСказать не может ничего такого,Чего бы я не знал, чему в душеЗаранее не подобрал бы слова.
«Фредерик, вы должны обессмертить себя…»
Фредерик, вы должны обессмертить себя,Фортепьяно для этого мало,И любя вашу музыку, страстно любя,Я хотел бы еще и вокала,И симфонии, оперы вам пожелать,Без сюжета нельзя и героя!Надо Моцарту
быть и Россини под стать,Барабана прошу и гобоя.Фредерик, полюбите фагот и трубу,Вам не скучно без флейты и скрипки?Я готов обратить пожеланье в мольбу:Постарайтесь избегнуть ошибки,Полонез превосходен, прелестен этюд,Безусловно прекрасна мазурка,Но от вас и во Франции большего ждут,И в тяжелых снегах Петербурга.Фредерик улыбается. Он не взбешён,Не смущён, не сердит, не расстроен.В этих увещеваниях есть свой резон,Его старый учитель достоинУважения. Вот и Мицкевич к немуПодходил с тем же самым советом.Он напишет ноктюрн и приложит к письму —И ноктюрн будет лучшим ответом.
«Может быть, ангел берет наобум…»
Может быть, ангел берет наобумС полки какой-нибудь том?Может быть, ангел завидует двумЩеткам в стакане одном?Может быть, он открывает буфетИ отпивает коньяк?Мы ж на бутылке не станем пометДелать, ведь это пустяк!Может быть, небо полуночи в техНами любимых стихахОтдал бы ангел, хотя это грех,За поцелуи впотьмах?Может быть, скучные песни землиВ скорбном соседстве могилАнгелу что-то понять помогли,Моцарта он полюбил?Может быть, ангелу жар батарейНравится, стол и тетрадь?Может быть, ангелом быть тяжелей,Чем человеком, как знать?
«В вечернем солнце медно-красный…»
В вечернем солнце медно-красныйСосновый лес, плавильный жар,Знакомый с детства, безотказныйСмолистый дух и скипидар.Как будто в свете знаний новыхИ не стареющих идейОткрыто райских, стометровых,Лучисто-ярких сто дверей.Я верю с детства в это чудо,Однажды вечером оноКо мне придвинулось оттуда,Где было пламя зажжено.И обещало этой жизниПоддержку высвеченной, той,И поэтические мысли,И пенье строчки стиховой.Поэт рождается в мгновеньяТакого яркого огня,И все мои стихотвореньяУже глядели на меня.Уже замыслены, напеты,И надо только взрослым стать,Проникнуть в тайны и заветы,Чтоб их из пламени достать.
«Оревуар, адьё и до свиданья…»
Оревуар, адьё и до свиданья,Аривидерчи, ауфидерзейн,Гудбай, гуднахт, — в минуту расставаньяНеву ли, Темзу, Тибр увидим, Рейн?А может быть, какую-нибудь речкуПоменьше, Суйду, скажем, как онаБыла, подобно тусклому колечку,Мне из окна вагонного видна.Влекла, манила, солнцем разогрета,И говорила в зарослях о том,Что и она в каком-то смысле Лета,В прощальном смысле, чудном, неземном.
Биографическая справка
Александр Семенович Кушнер родился 14 сентября 1936 года в Ленинграде. Живет в Петербурге. Закончил в 1959 году филологический факультет Государственного педагогического института им. Герцена и десять лет преподавал в школе русский язык и литературу. Печатается с 1956 года. Член Союза писателей с 1965 года, член Пен-клуба (1987). Женат на Елене Невзглядовой, филологе и поэте, выступающей со стихами под псевдонимом Елена Ушакова.