Дождь не любит политики, тополь тоже,Облака ничего про нее не знают.Ее любят эксперты и аналитики,До чего ж друг на друга они похожи:Фантазируют, мрачные, и вещают,Предъявляют пружинки ее и винтики,Видно, что ничего нет для них дороже.Но ко всем новостям, завершая новости,Эпилогом приходит прогноз погоды,И циклоны вращают большие лопасти,Поднимается ветер, вспухают воды,Злоба дня заслоняется мирозданием,И
летит, приближаясь к Земле, кометаТо ль с угрозою, то ли с напоминанием,Почему-то меня утешает это.
«Отгородясь от мира ясенем…»
Отгородясь от мира ясенем,Кипящим за моим окном,Как будто с чем-то не согласен яИ помышляю об ином,Но под живой его защитою,Как за зеленою стеной,Я не срываюсь, не завидую,Не рвусь, как воин, в вечный бой.Я счастлив лиственным кипением,Зеленым дымом без огня.И Блок, наверное, с презрениемПосматривает на меня,Но вечный бой, и гнев, и взвинченностьВедут к такой большой беде,Что лучше слабость, половинчатость,Несоответствие мечте.
На Большом проспекте
Большой проспект году в сорок седьмомПредставь себе — и станет страшноватоНе потому, что старый гастрономВернется, а давно исчез куда-то,Не потому, что вырубленный скверЗашелестит опять, ведь это чудно,Не потому, что мальчик-пионерТебя смутит — узнать его нетрудно,Не потому, что праздничный портрет:Усы, мундир, погоны на мундире,Два этажа собою занял, светЗатмив кому-то на три дня в квартире,А потому, что все, почти что все,Идущие по делу и без делаВ загадочности взрослой и красеЛениво, быстро, робко или смелоВ привычной для проспекта полумгле,Он узок, как гранитное ущелье, —Их никого нет больше на земле,Нет никого, какое ж тут веселье?
«Разве мы виноваты в почтовых своих адресах…»
А. В. Кулагину
Разве мы виноваты в почтовых своих адресах,В том, что улицы наши имеют такие названья?В городке под Москвой — Карла Либкнехта, словно впотьмахВыбирали его неизвестно кому в назиданье.Коминтерна, и Стойкости, улица Красных Ткачей,И проспект Октября, и, ужасно подумать, Культуры!Что мы сделали здесь из единственной жизни своей?Ночью звезды недаром над нами так скупы и хмуры.И стесняется глупого адреса наш адресат,Выводя аккуратно и четко его на конверте,Но с таким отвращеньем, как будто и впрямь виноват,Что преследовать будет его этот адрес до смерти.
Новая Земля
Какое чудное названье,Подумай, — Новая Земля!Когда б не тундра, не зиянье,Не ледовитое дыханье,А летний зной и тополя!Топонимическая шутка,Насмешка, смыслу вопреки?Представь, как вьюга воет жутко,Торчат торосы, как клыки.Какое чудное названье!Кто, в экспедиции какойЕго
придумал в оправданьеМечты несбыточной, земной?А там еще и Мыс ЖеланьяЕсть, Мыс Желанья, боже мой!
«Любимый прозаик считал, что Паскаля…»
Любимый прозаик считал, что ПаскаляНеплохо читать и печатать в газете,Газеты бы сразу разумнее стали,За Бога и жизнь пребывая в ответе,А в книгах с обрезом златым, как пыльцоюПокрытых, на верхней хранящихся полке,Газетные новости лучше с ленцоюЧитать, объявления и кривотолки.
«Когда судьба тебе свою ухмылку…»
Когда судьба тебе свою ухмылкуПредъявит или черную печать,Откупори шампанского бутылкуИль перечти Шаламова опять.И пустяком покажется обида,И ерундой вчерашняя напасть,Еще чуть-чуть поморщишься для вида,Но обретешь свою над ними власть.И вспомнишь речку, рощу или море,Еще печенье в шкафчике найдешьИ скажешь: это горе всё не горе,И мрак в душе не мрак, и дрожь не дрожь.
«Слово „весел“, „веселый“, „веселье“…»
Слово «весел», «веселый», «веселье»Повторяется, я подсчитал,Раз пятнадцать — то рядом с метелью,То с камином, то это бокалНа пиру, то на крону леснуюПосмотрел, то примерил коньки,То в скульптурную он мастерскуюЗаглянул и замедлил шаги.Что же мы, замыкаясь суровоИ угрюмости мрачной верны,Так стесняемся этого слова,Словно нет ни зимы, ни весны,Словно что-то такое о жизниЗнаем нынче, чего он не знал,Не бывал ни в беде, ни на тризне,И не мыслил, и слез не глотал?
«Из письма я узнал о чужом несчастье…»
Из письма я узнал о чужом несчастье.Неужели в стихах напишу об этом?Буду рифму искать? Окажусь во властиСлов, согласных смириться с таким сюжетом?Разбегайтесь, слова, отвернитесь в страхе,Откажитесь, в глубокую тень зайдите,Станьте пеплом, залягте в пыли и прахе,Перепутайте все смысловые нити.Это хуже предательства. Это скупкаИ продажа, трюкачество и паденье,Что-то вроде бессовестного поступка,И не надо такого стихотворенья.
«— Уж если умирать, то осенью, — сказали…»
— Уж если умирать, то осенью, — сказали.Случайно я чужой подслушал разговор.Хотелось уточнить, в конце или в началеОсенних дней, но я прошел, потупив взорИ не взглянув на них: вопрос задать неловко.Наверное, в конце, в слезливом ноябреС опавшею листвой. Была бы жеребьёвка,Я вылез бы тайком на свет, как мышь-полёвка,За жребием в сырых подтёках на коре.В преддверии зимы, среди травы пожухлойИ прутьев, на трухе и слякоти скользя,С лежащей под кустом забытой детской куклой,Разбухшей под дождем, непоправимо-пухлой.А летом умирать или весной нельзя!