Век Екатерины Великой

Волгина София

Гневаясь на что-то, государыня, не называя причину оного, имела привычку придраться совершенно к иному, к чему другой человек придраться бы и не додумался. На сей раз, узнав об отношениях невестки с Салтыковым, императрица, всегда благосклонная к привычке Екатерины одеваться в мужскую одежду, теперь вдруг выразила неприятие оному. Она заявила Чоглоковой, что манера Екатерины Алексеевны ездить верхом мешает ей иметь детей, и что костюм ее попросту неприличен.

По поводу отсутствия детей Чоглокова паки прозрачно намекнула государыне, что вина в отсутствии беременности лежит не на Великой княгине, и что, хотя Их Императорские Высочества живут вместе, а между тем возможности зачатия

не происходило. Ответ сей совершенно вывел императрицу из равновесия, и она принялась отчитывать гофмейстерину за плохую работу. Елизавета Петровна напомнила ей, что та поставлена смотреть за ее племянником и невесткой, дабы направить их отношения в нужную сторону. Напоследок, дабы больнее уколоть гофмейстерину, разгневанная государыня заявила, что ее презренный муж Чоглоков настолько глуп, что позволяет водить себя за нос всем, кому не лень.

Сей разговор весьма расстроил Марию Симоновну, и она пересказала его Салтыкову, продолжавшему ходить в друзьях одновременно и у наследника, и у Чоглокова.

После встречи и доверительной беседы с Бестужевым Сергей сговорился с некоторыми своими приятелями споить Великого князя Петра Федоровича до бесчувствия, что было совершенно нетрудно сделать, понеже наследник любил приложиться к горячительному питью. После жалобы Чоглоковой на пристрастный разговор с государыней Салтыков положил действовать быстрее. На одной из очередных вечеринок друзья под его руководством не забывали подливать Петру крепкого вина, затем его, заснувшего прямо на стуле, завалили на стол и прооперировали – придворные лекари дожидались тут же, за дверьми. После оного маленького события Петр Федорович совершенно забыл своих оловянных солдатиков, особливо после того, как Чоглокова нашла для него хорошенькую вдовушку, дабы обучить его становлению мужчиной. Петр Федорович на радостях даже несколько раз являлся в спальню к своей законной супруге, чем привел ее в крайнее изумление.

Однако императрица явно гневалась на распространившиеся слухи. Испуганные полюбовники понимали, что надобно срочно что-либо предпринять для пресечения оных. В очень секретном совещании, устроенном Екатериной с Салтыковым и Нарышкиным, было решено, что Сергей с Левушкой под предлогом болезни родителей поедут к себе домой на месяц. На следующий же день они покинули двор. Болезнь и смерть матери Сергея Салтыкова продлила его отсутствие, во время коего императрица велела – к неудовольствию Великой княгини, да и наследника – приехать из Ораниенбаума к ней в Кронштадт, куда она отправилась для открытия канала Петра Первого, начатого по его приказанию и теперь законченного. Императрица хотела остаться в Кронштадте, дабы видеть, как снова выпустят воду из канала, но, разгневанная, уехала на третий день, понеже спуск не удался из-за инженерной ошибки. Из Кронштадта каждый вернулся к себе. Императрица Елизавета поехала в Петергоф, а Петр и Екатерина – в Ораниенбаум. Екатерина скорее рвалась домой, понеже чаяла, что Сергей сумеет извернуться приехать повидаться с ней, но, увы, надежды ее оказались напрасны.

Только весной следующего года Малый двор наконец выехал в Люберцы. Бывший там каменный дом, выстроенный еще сподвижником Петра Великого, светлейшим князем Александром Меншиковым, развалился, и жить в нем стало совершенно невозможно, а потому во дворе разбили палатки. Екатерина была в тягости, и совсем некстати: ей приходилось спать в кибитке. Утром с трех или четырех часов сон ее прерывался ударами топора и шумом, производимым на постройке деревянного флигеля, который спешили поставить в двух шагах от их палаток. Про скачки и охоту ей следовало забыть.

К Петрову дню двор вернулся в Москву. Екатерину одолела необычайная

сонливость, поелику она спала по целым дням до двенадцати часов и ее с трудом будили к обеду. Но радость материнства, к большому сожалению, отложилась. Через два месяца плод сорвался при нестерпимых муках. Императрица навестила ее в тот самый день, когда она захворала, и крайне огорчилась состоянию невестки. В течение шести недель, оставаясь больной в своей комнате, Екатерина смертельно скучала, тоскуя и плача по Салтыкову.

Великий князь почти не навещал ее. Он предпочитал оставаться в своей комнате. Без ведома Чоглокова он забавлялся с камердинером и несколькими калмыками-лакеями, а такожде развлекался вином и другими крепкими напитками. Часто случалось, что люди Великого князя не слушались и плохо ему служили, ибо забывали, кто он такой, будучи пьяны. Оскорбленный Великий князь хватался за палку или обнажал шпагу, но не мог заставить их повиноваться. Разобиженный Великий князь в таких случаях спешил за помощью к жене. Больная Екатерина Алексеевна шла в его комнаты и наводила порядок.

Чоглоков, расстроившись, что его подопечный стал супругом Екатерины в полном смысле сего слова, просил и получил разрешение поехать в одно из своих имений на месяц, чему весьма порадовалась Великая княгиня. Но Сергея не было рядом, и Екатерина тосковала. Спасали голштинские дела Великого князя. Она подготовила бумаги и передала одному из тамошних министров, что переговоры с Данией прерываются на неопределенное время.

После недолгого пребывания в Летнем дворце Малый двор перебрался в Зимний. Приехал долгожданный Салтыков, но Великой княгине показалось, что он стал меньше за нею ухаживать, что он стал совершенно невнимательным, надменным и рассеянным. Отношение таковое сердило ее, и она часто пеняла ему на то. Граф Сергей приводил ей свои хитроумные доводы и уверял, что Екатерина просто не понимает, как ловко ему удается устраивать их встречи. Он был, по-видимому, прав, понеже она находила его поведение довольно странным.

Первого ноября, в три часа пополудни, кавалеры Нарышкин, Салтыков, Великий князь и другие прошли в покои Ивана Шувалова поздравить с днем его рождения. Екатерина с фрейлинами и камер-фрау Владиславовой оставалась в покоях приболевшей Чоглоковой.

– Бедная государыня, как она, думаю, испугалась, когда молния ударила прямо в церковь Вознесенского монастыря, – сочувственно говорила Мария Симоновна.

– Тем паче, что оное случилось прямо в день ее именин. Как же повезло ей, что она в то время находилась в приделе церкви, разговаривала с настоятелем монастыря, – добавила Екатерина Алексеевна.

Никитична, покачав головой, грустно молвила:

– Раньше старые люди говорили, мол, в таких случаях надобно думать, что не все хорошо в том монастыре. Перст Господний указывает на то самой императрице.

Все посмотрели на камер-фрау, примолкнув, переваривая сказанное.

– Но сие не я утверждаю, – пояснила Никитична, – так считали люди в старину.

– А вы слышали, – вдруг вспомнив, поспешила поделиться Чоглокова, – что у нашего первого лейб-медика Бургавы прибавился еще один умалишенный?

– Колико их уже там? – поинтересовалась одна из сестер Шафировых.

– Теперь у нас при дворе целая больница для безумцев. То их вообще не было, а то, как императрица поместила сошедшего с ума камер-лакея Березовского в комнату рядом с лейб-медиком, так набралось уже человек пять, – сказала фрейлина Гагарина и начала считать, загибая пальцы: – Подполковник Лейтрум, майор Чоглоков, монах Воскресенского монастыря, срезавший бритвой причинное место.

– А майор Чоглоков, родственник Николаю Наумовичу? – спросила Владиславова.