Век Екатерины Великой
Шрифт:
Все вокруг дышало любовными отношениями. Императрица обожала своего Ивана Шувалова, Гагарина счастливо выходила замуж, а тут еще и выяснилось, что, возненавидев мужа, Чоглокова воспылала страстью к князю Петру Репнину. Она испытывала необходимость с кем-то поделиться нахлынувшими новыми чувствами, и Великая княгиня показалась ей самым надежным для сего человеком. Она показывала ей все письма, которые получала от своего возлюбленного. Екатерина Алексеевна хранила ее тайну. Чоглокова виделась с князем в большом секрете, но кто-то донес ее мужу об их встречах.
Ментор Великого князя, Чоглоков, захворал на самую Пасху. Ему давали сильные лекарства, но болезнь лишь усиливалась. На Святой неделе ее любимец, Сергей Салтыков, вместе с Великим князем и другими кавалерами Малого двора отправился кататься верхом.
Екатерина Алексеевна оставалась дома, понеже ее боялись выпускать из-за ее положения. Она находилась одна в своей комнате, когда Чоглоков прислал посыльного с просьбой навестить его. Екатерина застала его в постели. Обрадовавшись ее приходу, Николай Наумович с трудом поднял голову поприветствовать ее – и тут же стал жаловаться на свою жену.
– Вы, княгиня, не представляете, что выделывает со мной моя жена! У нее свидания с князем Петром Ивановичем Репниным. Что вы думаете? – вопрошал он обиженным, плаксивым голосом. – Репнин ходит к ней пешком. На масленой, в один из дней придворного бала, он пришел к ней переодетый и в маске, думал, никто его не узнает, а мой слуга его и выследил. Вы можете себе представить: мать семерых детей так себя ведет! Особливо теперь, когда ее муж в болезни!
Екатерина Алексеевна с сочувствием смотрела на него. И в самом деле, он был весьма слаб, трудно дышал. Лицо от волнения побледнело, а губы пересохли так, что он поминутно их облизывал. Однако он продолжал гневно обвинять свою жену и не заметил, как она вошла. Но, увидев ее, пуще прежнего принялся осыпать ее упреками, говоря, что она покидает его, больного.
Оба они были людьми недалекими, и потому Екатерина боялась, что Мария Симоновна могла заподозрить, будто она, беседуя с ее супругом, выдала некоторые детали ее тайны, которые Николай Наумович упомянул относительно ее свиданий с Репниным.
Чоглокова даже не хотела смотреть в его сторону. Она, глядя на Великую княгиню, словно бы все время обращалась к ней.
– Было бы странным, Ваше Высочество, – говорила она, едва сдерживая гнев, – ежели бы после истории с Кошелевой, у коей он был полюбовником, я б не наказала его. Однако он, как и никто другой, не может упрекнуть меня в том, что я пренебрегала им до сих пор в чем бы то ни было.
Николай Наумович молча слушал, закрыв глаза и жалобно скривив губы. Когда она замолчала, он тихо прошелестел:
– Но, душенька моя, я ведь на коленях молил у тебя прощения. Ты ведь простила меня. Почто же ты так мучаешь меня теперь? Скажите, Екатерина Алексеевна, разве можно так?
Екатерина молчала, боясь кого-нибудь из них обидеть. Положение у нее было теперь весьма двусмысленное.
Екатерина быстро вошла в свою комнату, еле переводя дыхание, и действительно застала там императрицу. Видя ее в таковом состоянии, государыня спросила:
– Где же вы, Екатерина Алексеевна, пребывали? Далеко? Так запыхались, однако.
– Была я при больном Чоглокове. Узнав, что Ваше Величество изволили ко мне пожаловать, я скорее отправилась сюда.
Выслушав ее, императрица помолчала, потом заметила:
– Я вижу, и медикусы мне докладывали, вы, слава Богу, здоровы.
– Да, все хорошо, Ваше Величество.
Императрица обратилась к Владиславовой:
– Как спит и ест Великая княгиня?
– И ест весьма хорошо, и спит много, – бойко отвечала та, безотчетно боязливо поглядывая на государыню.
– Что ж, рада. Очень рада. Берегите ее, Прасковья Никитична. Империя нуждается в крепком наследнике.
Владиславова склонилась перед государыней.
– Всенепременно, Ваше Величество! Я смотрю за ней, чтобы и пылинка не села на Великую княгиню.
– Да, в виду тягости не стоит тебе, Екатерина Алексеевна, появляться перед публикой на празднествах в день своего рождения и в день моей коронации.
– Как прикажете, Ваше Величество, – склонилась в поклоне Великая княгиня.
Через минуту, поцеловав невестку, императрица вышла.
Она не спросила, где Великий князь, понеже ей было известно, что он выехал. Ни он, ни Великая княгиня во все царствование императрицы не смели выезжать в город или выходить из дому, не послав испросить у нее на оное позволение. Никто такожде не мог обратиться к Великому князю и княгине напрямую, а токмо через чету Чоглоковых.
Минут пять, как бывало всегда после свиданий с императрицей, Екатерина приходила в себя, потом обратилась к камер-фрау.
– Любопытно, Никитична, отчего же не должна я являться в обществе, коли в тягости всего-то три с небольшим месяца?
– Сама удивляюсь. Никто бы и не подумал, что вы брюхаты.
Екатерина подошла к большому зеркалу, осмотрела себя. Едва заметно, и то – наметанному глазу. Хотя, без сомнения, весь двор знает.
«Боже, вновь интриги», – подумала она и решила в дальнейшем гнать от себя ненужные мысли. Вспомнив сцену у Чоглоковых, она обратилась к Никитичне:
– Я удивлена, что Чоглокова не последовала за мною. Что с нею приключилось?
– Не знаю, матушка. Я видела, что она вышла вместе с вами, но после уселась на лестнице и там плакала.
«Понятное дело, – подумала Екатерина, – оплакивает неудавшуюся свою жизнь с мужем».
Как только вернулся с верховой прогулки Великий князь, явился и Сергей Салтыков. Екатерина рассказала ему о посещении Чоглокова и о разговоре с Елизаветой Петровной.
Сергей опустился в кресло, задумался, затем высказал вполне рассудительное предположение:
– Ежели сие обстоит так, то, я думаю, императрица приходила посмотреть, что вы делаете в отсутствие вашего мужа. – Он встал, сказал решительно: – Дабы все видели, что вы были совершенно одни и у себя, и у Чоглокова.