Век кино. Дом с дракончиком
Шрифт:
— Что-то такое смутное, сквозь сон… шаги, голос.
— Голос? Он звонил по телефону?
— Ничего определенного не могу сказать.
— Во сколько примерно он вас покинул?
— Коля, — прошептала она интимно, я аж вздрогнул, — если мне хоть что-то удастся вспомнить, я с вами немедленно войду в контакт. А вы — держите меня в курсе! — и унеслась на невидимом «энергетическом» помеле в поисках новых радужных пузырей сиюминутной сенсации.
9
— Жорж,
— Айн момент, босс!
В этот ранний для возлияний час клиентов почти не наблюдалось; бармен — с красной рожей, но во фраке — оперся о стойку напротив меня.
— Чего рыщешь, Ник?
— Преступника ищу.
— В нашем баре?
Посмеялись.
— Знаешь эту журналистку?
— Тыщу лет.
— В прошлую среду она была тут со сценаристом Любавским.
Он подумал.
— Тощий, бледный, безобразный.
— Точно. О чем они говорили?
— Ты неравнодушен к этой бабенке?
— Она тебе не нравится?
— Дело вкуса. — Двухметровый столб этот по роду профессии дипломат, а попутно — вышибала. — На того карлика накатила депрессия, и нет близкой, понимаешь, души. Ну, нормальный охмуряж.
— А еще что?
— А в чем дело, Ник?
Разъяснить «дело» я поостерегся; ни в каких таких делах осторожный Жорж участвовать не станет.
— Романтическая история… Надо сценариста слегка прищемить.
— Я ничего не слышал.
— Само собой.
— Пили коньяк, он принял прилично… и она прилично.
— Во сколько?
— Днем, народу не было. Вообще я не прислушивался. Говорили вроде о кино… про Элизабет Тейлор.
— Про «Клеопатру»?
— Ага. Маленький был ею недоволен. Своими руками, говорит, задушил бы. А чего, нормальный фильм… О, гляди! Секс-натура плывет.
Я оглянулся: Рита Райт, покачивая бедрами, приближалась к нам. Царица египетская.
— Невеста Вольнова, — машинально шепнул я.
— Да? — удивился Жорж. — Не слыхал.
Я продекламировал, глядя в черные очи:
— «Что есть красота и почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?»
Красавица оценила изысканный комплимент, подплыла к стойке и причалила к табурету рядом со мной. Поздоровались.
— Жорж, томатный сок, пожалуйста. Николай Васильевич, вы — последний романтик..
— Не последний, этого добра в России навалом.
— О Любавских так и нет известий?
— Как сквозь землю провалились.
— Господи, вот ужас-то! — прозвучало так искренне, сострадательно. Актриса. — Вы здесь Борю не видели?
— Нет. Вчера он занимался мануальной терапией с Танюшей.
— Знаю. Молодец. Я не выношу физического уродства. А вы?
«Я тоже», — ответить бы честно, но отчего-то
— Нравственное — страшнее.
— Так принято говорить, но… Я лично собираюсь жить до сорока, дальше — неинтересно.
— И сколько вам уже набежало?
— Двадцать пять.
— Стало быть, через пятнадцать лет руки на себя наложите?
— Положусь на случай.
— Кстати о смертоносных случаях. Сегодня один человек сказал, что возле Любавской вертелось пятеро мужчин.
— Одновременно?.. Вот это размах! Впрочем, она была интересной, загадочной женщиной. И по-вашему, кто-то из них убил ее с сыном?
— Кажется неправдоподобным, да?
— Ну… страсть непредсказуема, не знает удержу. Кто они?
— Во-первых, муж.
— Да, говорят это правило такое: первым подозревать мужа. У него безобразное, злое лицо.
— Далее: сценарист Василевич, продюсер, я…
Она перебила изумленно:
— Вы сами себя причисляете…
— Объективности ради. У меня не было причин, но, возможно, я последний, кто видел ее в живых. Кроме убийцы, разумеется.
— А кто пятый?
— Ваш жених.
— Вы шутите! До той субботы Боря не был с ней знаком.
— Опять-таки ради объективности. Он один из тех, с кем она общалась перед исчезновением: со мной, Василевичем и Вольновым.
— А когда исчезла?
— В половине третьего я подвез ее домой на Плющиху. У Бориса есть алиби?
— Нет, — выдохнула она как зачарованная. — Он обиделся, ушел, напился, пришел…
— В клуб?
— Ну, мы еще отмечали… Вы знаете, премии достались Гофману и мне. Как водится, был банкет. Примерно в пять утра явился Боря.
— Где он пил?
— На Тверском бульваре с каким-то бродягой.
— Да, это не алиби.
— Нет, вы серьезно? — Рита очнулась от «зачарованности» и рассмеялась волнующим смехом, прижав руку к сердцу — ее собственный, очень выразительный жест. — Он так загорелся играть в «Египетских ночах», что режиссера прикончил?
— С мотивом у меня туго, — признался я.
— Вы же не сыщик, а кинооператор. Но вообще интересно… Почему вы взялись за это дело?
— Меня сестра Викина попросила, — в который раз уже сослался я на Танюшу, прикрывая собственный мой жгучий азарт, возрастающий час от часу в «сопротивлении материала» — действующих лиц, ведущих свои игры. — Хотите мне помочь?
— Конечно. Но что я могу… Лучше Борю попросите, я глупенькая.
Это было умилительно: какие-то детские комплексы в «секс-натуре» — и подтверждало мою догадку о пустоте лицедейской души. «Сосуд она, в котором пустота»? И мне вдруг страстно захотелось, в продолжении поэтического стиля, возжечь «мерцающий огонь».