Век серебра и стали
Шрифт:
Широкоплечей пробормотал нечто невнятное, прежде чем Алистер снова ударил его лицом о стол. Потом отпустил, достал из-за пазухи кривой, проржавевший нож и, даже не дав худенькому дружку вскрикнуть, всадил в горло. Схватил его свободной рукой, зажмурился – вены надулись, налились фиолетовым, пока скрюченный не перестал дышать.
– Придурок, – проскрежетал широкоплечий. – Да вы все придурки, как и говорят!
– Нет, – вздохнул Алистер, выкинув нож, – придурки – это вы.
Анубисат кинул на стол деньги за напитки – никто в кабаке даже не пошевелился, навидались пьяных драк, смертей – и подавно. Алистер вышел через
Лишь только звезды коснулись его макушки, кабак за спиной взорвался оглушительным пламенем.
Когда детей с пеленок приучают к порядку, то даже много лет спустя, уже на работе, вдалеке от чутких глаз родственников, их столы – иллюстрация победы порядка над хаосом. Этакая космология древней Греции, воплощенная в стопках бумаг, кучках карандашей, линеек, штампов, чернильниц и прочей ерунды.
Вахмистра Говорухина с детства приучали… к удобству. В том смысле, что все, что бы он не делал, должно в первую очередь быть ему комфортно. А то потом получится, как с модными ботинками: ноги натирают до крови, размера нужного не оказалось, да и модель в целом некомфортная, зато в полной мере говорят о человеке, щеголяющем в высшем свете. Виктор принцип удобства, намертво вшитый в его сознание, не забыл и с сединой в усах. Так что его кабинет в здании жандармерии в глазах посторонних приобретал очертания барахолки, похуже, чем у небезызвестных Коробочки и Плюшкина вместе взятых: ящики и ящички, коробки и коробочки, сундуки и сундучки соседствовали здесь с пыльными, рваными томиками книг, безделушками-сувенирами, немытыми чашками, пустыми чернильницами и далее, и далее – перечислять замучаешься.
Виктор Говорухин сидел за столом, изучая стопку бумаг. Краем глаз он поглядывал на открытый роман – наверняка детектив-приключение – запятнанный кофейными и чернильными кляксами. Никто уже давно не удивлялся, что в разгар рабочего дня вахмистра Говорухина запросто можно застать с книгой в руках. Ноги жандарм в такие минуты всегда закидывал на стол.
Сейчас Виктор жуть как хотел читать. Вместо этого разбирался с отчетами по двум последним взрывам. Подслащивало жизнь только кофе – без добавок, но и так сойдет.
Трудоголизм Виктор никогда не поощрял. Особенно – у молодых сотрудников. И ладно, если бы работа их была интересной… В случае полицейских-жандармов (тут Виктор даже мысленно вздыхал от идиотской путаницы), работа выжигала душу, превращая ее узор из пестрого, сверкающего оттенками и полутонами дорогой гуаши, в черно-серый, чернильный, дешевый и вообще сделанный из того, что оказалось под рукой.
Трудоголизм убивал, да. Не физически – морально. Но сейчас…
Сейчас вахмистр Говорухин видел в происходящем авантюрный, детективный и захватывающий сюжет, частью которого может оказаться он сам. Не центральным героем – так, второстепенным. Большего и не просил. Хотя…
Хотя, подумал Говорухин, если я сейчас не возьмусь за это дело, его просто замнут. И начальство можно понять – искать связь там, где она спрятана под тоннами льда, дело неблагодарное. Начальство-то пуще его знает правду о трудоголизме. Да только вот в голове Виктора уже обрисовался угловатый айсберг, макушкой которого стали произошедшие события:
Вахмистру Говорухину хотелось сюжета, азарта, красок. Виктор улыбался – в его случае, не во весь рот, а во все усы, которые поднимались вместе с уголками губ.
Виктор нашел зацепку – анубисата.
Они всегда доставляли городу слишком много проблем… Впрочем, нет, поправился жандарм, не городу, а городам. Даже в Париже, там, где во имя бога мумификации возвели – точнее, переделали, – целый храм, к анубисатам, непорочным служителям Анубиса, все равно относились с подозрением. Официальные лица церкви отрекались от них, нарекали иными служителями бога. Неправильными. Анубисаты же говорили то же самое, но равно наоборот – мол, нет, это мы настоящие.
Впрочем, ситуация – типичнее некуда для любой оппозиции и официальной власти. Те же инь и ян – две стороны одной монеты. Поменяй слагаемые местами – сумма отношений не изменится.
Так что анубисаты… не то что бы были вне закона. Просто считались сектой, тайным обществом, слишком уж часто играющим с магией бога Анубиса, магией не столько самой смерти, сколько… момента перехода. Норвежские философы, о которых Говорухин слыхивал только на ненавистных ему светских мероприятиях, называли это пограничными ситуациями. Магией на стыке жизни и смерти, в момент перехода на ту сторону – когда человек будто и жив, и мертв одновременно.
Виктор привык мыслить в более приземленных материях. Его чашка кофе никогда не была наполовину пуста или наполовину полна – она просто была, либо отсутствовала.
Анубисаты не убивали, не грабили, не приносили жертвы, не использовали магию в опасных целях. Просто… были странными, вот и все: не такими, как все, шушукающимися, нелюдимыми и подозрительными. В глазах остальных, просвещенных людей, привыкших к открытости и публичности любых мистерий, таинств, ритуалов, анубисаты казались словно не от мира сего. От таких только и ждешь беды. Мало ли, что у них в голове?
Еще людей, безусловно, пугали руки анубисатов. Магия их бога, магия пограничной ситуации, момента перехода, давала силы – но вены вздувались, наливались ночным фиолетом, а руки сохли, худели. С анубисатами не хотели случайно встретиться на улице – ни днем, ни, тем более, ночью.
– Не убивали, не грабили, не приносили жертвы, не использовали магию… – вновь повторил про себя Виктор Говорухин. Допил чашку кофе, кинул стопку бумагу на стол и наконец-то схватил роман, откинулся на спинку стула и жадно зашуршал страницами.
Да, действительно ничего противозаконного не делали, заключил жандарм. Не делали – до этих пор.
Тут Виктор, будто вспомнив что-то очень важное, отвлекся от чтения, согнулся даже не в три, а в четыре погибели, с грохотом открыл ящик стола, пошуршал там. Потом глубоко вздохнул – так, будто нос внезапно заложило, – и, расслабленный, вернулся к чтению, слегка покачиваясь на стуле.
Молодые жандармы, оставшиеся дежурить до самого позднего вечера, готовы был поклясться, что из кабинета вахмистра Говорухина всю ночь доносились громкие чихи.