Век серебра и стали
Шрифт:
Мысли оказались густыми, как предрассветный туман. Поэтому Алексас не почувствовал, как омнибус вдруг разогнался – слишком сильно для езды по Невскому. Лишь задним числом цирюльник понял, как запаниковали пассажиры. Когда они закричали, вынырнул из раздумий и выглянул в окно – поток воздуха хлыстал в лицо. Кони неслись на всех парах. Кучера на месте не было.
Омнибус трясло из стороны в сторону, горожане разбегались, чтобы не оказаться под колесами. Алексас прищурился – увидел впереди маленькое пятно, на поверку оказавшееся замерившим от страха мальчишкой-газетчиком.
– Боги! – верещал какой-то
Омнибус тряхнуло – Алексас чуть не завалился на чьи-то колени. Оглядел побелевшие, напуганные лица дам и господ, тяжело вздохнул.
– Ладно, – подумал цирюльник. – Это просто обстоятельства. Никуда от них не деться…
Алексас Оссмий сжал медальон, зажмурился, потом резко распахнул дверцу – пассажиры засуетились пуще прежнего. Упираясь руками в потолок, Алексас подошел к краю. Резко, чтобы не упасть, шагнул на лесенку, держась за металлические дуги-перила. Ветер бил в лицо, трепал кудри.
Снова невыносимая тряска – Алексас чуть не свалился на дорогу, отцепив руки и утратив равновесие, но вовремя успел снова схватиться за перила. Теперь упирался только одной ногой – вторая болталась. Чуть подтянувшись на руках, цирюльник занес свободную ногу на небольшой выступ у стенки, оторвал одну руку от дуги-перила и зацепился ей о рекламный щиток, который всегда вешали на корпус омнибуса. Алексас повторил то же самое со второй ногой, и так, шажок за шажком, добрался до козлов – закинул одну ногу, вцепился рукой и запрыгнул за секунду то того, как кони заржали, подались чуть в сторону и тряхнули омнибус.
Свалившийся на козлы цирюльник перво-наперво глянул вперед – мальчишка все еще стоял, теперь совсем близко. Алексас нащупал вожжи, схватил их, стараясь не свалиться и, кое-как усевшись, натянул мощными руками.
Не успел – кони брыкнулись, резко затормозив. Цирюльник полетел вперед, прямо на мальчишку – расставил руки, чтобы схватить его, и, ударившись о мостовую, скатился в сторону, вцепившись в газетчика. Кони пронеслись еще чуть вперед, только потом неспешно затормозили. Мгновение – сбили бы паренька.
Пассажиры, побелевшие сильнее прежнего, поочередно вываливались из омнибуса: кряхтели, ругались и стонали. Алексас перевернулся на спину, разомкнул руки и тяжело задышал, сверля взглядом небо. Чуть опустил голову набок – увидел часто моргающего мальчишку, лежавшего рядом.
Голова слегка гудела. Цирюльник чувствовал ссадины и кровь на левом виске. Искренне радовался, что не может ее увидеть – зато видел, как испачкалась рубашка. К одежде Алексас всегда походил осмысленно, был, как издевательски говорил Виктор, «недопижоном».
– Господин? – мальчишка вдруг пришел в себя, принявшись расталкивать Алексаса. – Господин, вы живы?!
– Даже не знаю, что тебе ответить. Какой вариант больше нравится? – вздохнул Алексас, приподнимаясь на локтях.
– Господин! – завизжал мальчишка. – У вас кровь на голове! Давайте я…
Газетчик полез в карман за платком, но цирюльник остановил его.
– Не стоит. Правда, не надо. Лучше подскажи, который час.
Мальчишка замешкался, полез в другой карман, достал часы на цепочке. Долго и внимательно изучал положение стрелок, потом, щурясь и запинаясь, назвал время.
– Дай-ка посмотрю, – попросил Алексас.
Цирюльник опаздывал – вскочил на ноги, тут же отругав себя. Перед глазами потемнело, мир зашатался, но этот морок быстро развеялся.
– И да, – цирюльник улыбнулся сидящему мальчишке. – Верни мои часы.
Газетчик надулся, недовольно покрутил в руках «находку», но все же встал и протянул Алексасу Оссмию.
– Будем считать, господин, что я у вас больше не в долгу, – мальчишка засиял, радуясь такой находке. – Откупился.
– Хитро. И правда будем так считать. Хотя…
Цирюльник призадумался. Посмотрел в большие и искрящиеся желанием ко всему, до чего руки дотянуться, глаза мальчишки.
– Забирай. Пригодятся.
Вернул часы. Мальчишка схватил их так резко, что чуть ли не с рукой в придачу.
Алексас Оссмий, отряхиваясь, понесся к куполам из изумрудного стекла, игравшего на солнце гипнотизирующими бликами.
Народу на площади перед Собором Вечного Осириса толпилось больше обычного – предпраздничная лихорадка уже накрыла город, люди носились в поисках подарков (обычно, конечно, ушебти), не упуская возможности проскочить мимо Собора Осириса. Тем более, так удачно рано в этом году пастельными гроздьями расцвела благоухающая сирень – площадь перед храмом была засажена ей так плотно, что от запаха кружилась голова.
Собор начали строить за несколько лет до открытия господина Шампольона, и тогда, конечно, ни о каких изумрудных куполах, и уж тем более об Осирисе, речи даже не шло. Но когда боги старого Египта явили себя миру, когда люди более-менее свыклись с мыслью об обновленной реальности, страны решили не уподоблять новые храмы Египетским. Каждый город сохранял свою, привычную культуре и старой вере архитектуру, дополняя ее, экспериментируя под стать богу-покровителю. В мадридском хрустальном храме Амона-Ра стекла и зеркала заставляли солнечный свет раскрыться золотыми бутонами, взреветь ослепительным блеском; в Парижском соборе Анубиса на месте Нотр-Дама черные, готические шпили чуть ли не протыкали небо, а к горгульям присоединялись шакалоголовые изваяния; лондонское Вестминстерское Аббатство дополнилось статуями быков-Аписов в честь демиурга и вечного разума бога Пта; в Берлине, на площади перед построенным совсем недавно храмом Тота, возвышались величественные обелиски с золотыми ибисами на вершинах.
Санкт-Петербург подарил своему небу огромный, сияющий, будто сотканный из застывшего северного сияния, изумрудный купол – и два поменьше, по бокам. В остальном, архитектуру и планировку старого храма сохранили – разве что разбавили рельефы иероглифами и мифологическими мотивами, да колонны изваяли под стать египетским.
Алексас, слегка пошатываясь от резкого запаха сирени, дошел до входа в Собор Осириса. Бросил взгляд на двух криосфинксов с бараньими головами, привезенных прямо из Карнакского храма Фив. Цирюльник, к слову, никогда не понимал, зачем их поставили здесь – они ведь символизировали Амона, а не Осириса, это теперь знали даже беспризорные мальчишки-газетчики. Алексас, оказываясь рядом с этими фигурами, привычно пожимал плечами и делал вывод: понимаю, что ничего не понимаю.