Вексель Судьбы. Книга 1
Шрифт:
— А если мы живы, то продолжат жить и наши идеи, и наши замыслы, — поддержал товарища Алексей. — Может быть, со временем это к чему-то приведёт. Интересно только знать — к чему именно?
Мария слезла с подоконника и направилась к двери, выходящей в коридор.
— Не одно лишь это интересно, — сказала она, прислонившись к старому деревянному косяку с потёршейся краской. — Интересно то, что будет завтра. Что произойдёт в мире, произойдёт у нас в стране, с нами… Каждый прожитый день — это чудо, и любой неглупый, что-то представляющий собой человек — тоже чудо. А мы в кои веки собрались в такой замечательной компании — разве не чудо и это? Поэтому всё — заканчиваем философию, сегодня — праздник, и я иду накрывать на стол!
Предложение было более чем уместным, поскольку с самого
Правда, не менее сорока минут пришлось довольствоваться лицезрением пустых тарелок и нетронутых приборов, поскольку заказанные из ресторана блюда никак не везли. Наконец, около семи вечера раздался звонок в дверь, и курьер доставил в квартиру дюжину картонных контейнеров с салатами, холодцом, маринованным грибами и многочисленными мясными деликатесами. Откупорили шампанское, и комната постепенно наполнилась негромким, но не умолкающим ни на секунду шумом дружеского застолья.
Первый тост подняли за праздник, второй выпили за здоровье собравшихся. Выждав необходимую паузу, Борис поинтересовался, не будут ли его гости возражать, если третий тост, следуя традиции, будет провозглашен за Сталина.
Однако на это предложение Здравый ответил, что ему всё равно, а Алексей сказал, что не стоит пить за здоровье того, кого давно нет на земле. Возникла секундная неловкость, которую удалось преодолеть, когда Алексей, поднявшись из-за стола и держа перед собой высокий хрустальный бокал, произнёс:
— Поскольку у нас в бокалах шампанское, а шампанское, как известно, — вино праздника, то пить за ушедших и, прежде всего, за невернувшихся с войны мы сейчас не станем. Да и для нас с Василием Петровичем это как-то неловко: ведь чуть больше недели назад мы числились среди пропавших без вести, были одними из них… Поэтому сегодня и сейчас предлагаю выпить за Родину. В наше время мы называли её Советским Союзом, теперь это Россия. Может быть, когда-нибудь завтра стране дадут другое имя — кто знает? — неважно. Важно другое. Наша Родина — это не просто определённая территория с известными границами, ландшафтом и климатом. И даже не страна, в границах которой проживают те или иные народы. Наша Родина — это прежде всего мечта. Мечта о прекрасном доме, который мы когда-нибудь создадим. Мечта о справедливости. Мечта о правде. Мечта о вечном свете и о том, что именно с ним возможно человеческое бессмертие, о котором мечтали поколения наших пращуров. В своей истории мы совершали много ошибок и выбирали неверных путей. Однако именно эта мечта объединяла и продолжает объединять всех нас с нашей Родиной. И именно она является единственным оправданием наших ошибок и заблуждений. Поэтому прошу вас, друзья, поднять бокалы и выпить за нашу великую мечту. Которая есть наша Родина, есть наша правда и есть наше оправдание!
— Браво!
— Великолепный тост!
— Присоединяюсь!
Содвинутые разом бокалы напевно зазвенели, ледяные искрящиеся брызги, высоко подпрыгивая, защекотали у кончика носа и затем, орошая горло, весёлым и лёгким возбуждающим хмелем разнеслись по телу. Вскоре завязалась приятная и беззаботная беседа.
Алексей сидел напротив окна и, несколько раз приподнимая бокал на уровень глаз, сквозь резной узор на фиолетовом хрустале вглядывался в причудливые изломы крыш и деревьев на фоне темнеющего вечернего неба. Из приоткрытой створки доносился далёкий уличный гул и живое тёплое дыхание как всегда внезапной и бурной московской весны. Несколько раз он отвечал, совершенно не задумываясь, на адресованные ему вопросы, в то время как хоровод собственных мыслей всё дальше и дальше его куда-то уносил. «Что всё-таки происходит? Почему я здесь? Кто эти чужие люди — близкие и симпатичные мне, но в то же время чужие, хотя и занимающие мою квартиру? Отчего именно они поселились здесь, и почему столь легко и быстро мы сошлись? И что, наконец, будет впереди?»
Когда шампанское закончилось, хозяин стола откупорил
Несколько дней назад Борис купил большое количество дисков с кинофильмами о войне — «самыми премиальными», как он выразился, — чтобы Алексей с Петровичем могли лучше познакомиться с событиями, происходившими после их исчезновения весной сорок второго. В этот вечер они смотрели две последних части эпопеи «Освобождение» с битвой за Берлин. Алексей, доселе проявлявший к просмотрам этих фильмов самый живой и искренний интерес, вдруг поймал себя на странной мысли, что отныне он — не участник, и лишь зритель демонстрируемых на экране событий. Эмоции стали более скупыми, чужая смерть и боль уже не пронзали сердце, как обычно пронзают сердце очевидца, а на место горячего и по-детски искреннего ожидания возмездия врагу заступила рассудочность зрителя, интересующегося прежде всего тем, о чём создатели фильма намерены рассказать в дальнейшем. Алексей, негодуя, постарался заставить себя избавиться от подобного настроя, и на какое-то время непосредственное сопереживание ему удавалось сохранять. Однако усилие, которое было для этого необходимо, свидетельствовало лишь об одном — он быстро и необратимо превращается в москвича двадцать первого века.
Однако когда ближе к полуночи Борис предложил посмотреть документальный фильм Довженко об освобождении Украины, Алексей вновь почувствовал себя живым очевидцем тех событий. Не в силах оторваться от экрана, он вновь физически ощущал чужие страдание, отчаянье, жар и экстаз боя. А Петрович, забыв про недопитый портвейн, казалось, тихо и незаметно плакал.
«И всё-таки — почему я здесь? Зачем? Что и как именно я должен сделать?» — с вернувшимся напряжением подумал Алексей после того, как фильмы закончились и все, пожелав друг другу доброй ночи, разошлись по комнатам.
Второго мая около одиннадцати их разбудил Борис, сообщивший, что Мария, получив рано утром сообщение от подруги, неожиданно собралась и уехала в Петербург, где для неё в преддверии Дня Победы намечался ангажемент, а также обещали возможность послушаться в одном из музыкальных театров. Борису же позвонил сосед по даче и также попросил срочно приехать, дабы бригада водопроводчиков могла перекрыть в его доме какой-то важный для ремонта линии вентиль. Пообещав вернуться к вечеру, Борис доверительно поведал, что только что навёл справки насчёт паспортов и с радостью готов сообщить, что паспорта готовы и в ближайший день-другой должны быть на самолёте доставлены с Дальнего Востока. Но пока документы отсутствуют, он настоятельно просит друзей не покидать квартиры, тем более что в ближайшие дни в центре столицы намечается важное политическое событие, из-за которого «требования безопасности взвинчены до предела» и «ничего не стоит загреметь в каталажку».
Надо сказать, что Алексей с Петровичем, согласившиеся на добровольное двухнедельное заточение, нисколько не чувствовали себя стеснёнными и ущемлёнными в свободе своих действий. Память о лихих событиях их первых дней в новом мире и очаковской ночлежке была более чем свежей, поэтому искушать судьбу без крайней необходимости совершенно не хотелось.
Когда дверь за Борисом захлопнулась, Петрович притворил окно и промолвил, опустившись в кресло:
— И всё-таки, Алексей, я до сих пору не могу понять и объяснить себе — хотя уже столько времени прошло: почему мы здесь с тобой оказались? Зачем? Что мы теперь должны делать? Как будем жить?