Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

Гудвин Джейсон

Виной тому во многом была инфляция. Впервые она дала о себе знать в 1584 году, а вызвана была притоком американского серебра, которое первыми привезли в Восточное Средиземноморье генуэзцы. В 1580 году испано-американское серебро обесценило деньги в Генуе, а вскоре после того — в Рагузе. Для Османской империи последствия были особенно губительны, поскольку именно лунный металл серебро, а не золото, был здесь стандартной мерой стоимости. Из-за этого османское золото оказалось смехотворно дешевым, и в Золотой Рог устремилось множество иностранных судов, ввозивших дешевые серебряные реалы и вывозивших купленное на них золото.

Во времена Сулеймана жалованье солдатам выдавалось по весу, так что никого не волновало, целые монеты или обрезанные, легкие или тяжелые. Что еще более удивительно, солдаты, как пишет Бусбек, «получали свои деньги не в тот день, когда было положено, а накануне».

В последнее десятилетие XVI века начались задержки с выплатой жалованья — и не только солдатам, но и многочисленным чиновникам, дворцовым слугам и провинциальной бюрократии. Усиливалась коррупция, привычка требовать деньги за любую услугу укоренялась все глубже. Большую часть XVI века акче, османская серебряная монета, был весьма стабильной валютой: в 1507 году один золотой дукат можно было купить за 58 акче, в 1589-м — за 62. Однако в 1600 году за золотой нужно было выложить уже 280 «кабацких монет», как называли акче. К тому времени финансовая основа, позволяющая строить долгосрочные планы, равно как и уверенность в том, что по мере роста территории империя будет с каждым днем становиться богаче, были безнадежно подорваны, и безмятежный саморегулирующийся механизм османской жизни со всеми его искусными переплетениями и взаимосвязями, пружинками и шестеренками, которые обеспечивали движение империи в едином направлении, пошел вразнос. Акче, как пишет современный турецкий историк, «стали легкими, как листья миндального дерева, и ничего не стоящими, как капли росы».

Денежная инфляция повлекла за собой инфляцию другого рода. Все больше и больше людей стремились попасть на государственную службу: жалованье, конечно, могло быть и небольшим, зато за каждое решение можно было взимать плату с заинтересованных лиц. Венецианский посол всегда имел под рукой список взяток, которые раздавал во дворце, и перечень подарков, которые, возможно, понадобится вручить в будущем. Из этих записей можно узнать, что главный драгоман, то есть переводчик, получил пятьдесят шесть халатов, холодильный сундук, серебряный сервиз, три стеклянных шкафчика, пятьдесят кусков стекла, оконное стекло на двадцать окон, двенадцать замков, четырех канареек, фрукты, овощи, сыр из Пьяченцы, шоколад, карамель и разные прочие предметы.

Такое впечатление, что османские сановники тоже заглядывали в этот список, поскольку они были замечательно осведомлены о том, сколько стоят их услуги, и без всякой опаски проявляли недовольство, если подарок оказывался не того цвета, или не по росту, или, что хуже всего, менее ценным, чем в прошлый раз. Когда реис-эфенди (своего рода министр иностранных дел) посетовал, что ему никогда не случалось носить тонкий золотой плащ из тех, что делают в Венеции, и о которых он столько слышал, желанную вещь преподнесли ему в тот же день. Венецианцы злились, что расходы все время растут, и, будучи в душе неисправимыми бухгалтерами, сокрушались, что цена не соответствует качеству. «В Константинополе, — писал один посол, — приходится проявлять почтение и внимание ко всем кому ни попадя, поскольку колесо фортуны крутится непрестанно, повинуясь прихотям Сеньора, который то возвышает кого-нибудь из своих подданных, то низвергает их».

Подобные пертурбации были выгодны для торговцев должностями, главные из которых в тот период проживали в гареме, и самым главным был ага черных евнухов. Церемониальный порядок империи, некогда стройный, как гармония небесных сфер, стал сбоить и спотыкаться. Прежде султаны правили по семь, одиннадцать, двадцать лет, а теперь в среднем задерживались на троне лет на пять-шесть. Господари Молдавии и Валахии сменяли друг друга каждый год, тогда как раньше — раз в три года.

В кошмарный период между 1644 и 1656 годом, ставший апогеем «женского султаната», сменилось восемнадцать великих визирей (четверо были казнены, одиннадцать смещены, двое сами подали в отставку и один умер естественной смертью), двенадцать великих муфтиев и восемнадцать капудан-пашей. Старый обычай содержать свиту, соответствующую рангу вельможи, только усиливал неразбериху, поскольку каждому сановнику нужно было подыскать места для целого косяка мелкой рыбешки; поскольку срок, проведенный ими на той или иной должности, обещал быть непродолжительным, они стремились любыми средствами взобраться повыше. [55]

55

Ибрагим Метин Кунт отмечает, что если из должностных лиц, получивших назначение между 1568 и 1574 гг., провести на своей

должности три года и более могла рассчитывать половина, то в 1632–1641 гг. — только одна десятая.

Османы, чего раньше за ними никогда не водилось, научились смотреть на часы, завороженные неумолимым бегом времени. Местные технологии не пошли дальше клепсидры, однако часы, привозимые из Европы, околдовали своими роковыми чарами все слои османского общества. Ходили слухи, что тот самый великий муфтий, который первым сбежал от чумы и судьбы, «находит величайшее удовольствие в часах, коих, как говорят, у него не меньше тысячи». Знающие послы европейских стран везли богато украшенные часы — позолоченные, золотые, полированные, и всегда с какими-нибудь занятными движущимися фигурами вроде играющих марш горнистов или рычащих львов. Век спустя князь Ипсиланти, представитель фанариотской аристократии, претендовавший на родство по женской линии с византийскими императорами, загромоздил свою гостиную двумя сотнями часов, из которых восемьдесят были напольными; посетители-европейцы немного нервно посмеивались про себя, когда попадали туда. Один посол, направлявшийся в 1599 году со своей свитой в Стамбул, вынужден был задержаться на день, поскольку сопровождавший его ювелир был срочно вызван в Ниш — требовалось, чтобы он починил «часы в форме турецкого тюрбана, на котором стояла поводящая глазами из стороны в сторону серна, ударявшая копытом и открывавшая рот, когда часы били, а под ней ползали позолоченные змеи и скорпионы». Это был подарок, накануне преподнесенный послом бейлербею Греции. Паша сломал часы, сильно перекрутив завод, словно хотел выжать из них побольше времени.

Конец XVI века прошел под знаком Долгой войны с Австрией. Армии, становому хребту всего османского государства, тоже не хватало времени. Прошли те дни, когда османская конница, преодолев горные перевалы и пронесшись по равнинам Юго-Восточной Европы, могла одним ударом разбить противостоящих ей рыцарей. Нерегулярные отряды конников еще могли сеять опустошение в дальних землях и захватывать пленных, и татарская Орда по-прежнему совершала свои ужасные набеги: с невероятной скоростью преодолевала огромные расстояния, незаметно углубляясь на вражескую территорию, и затем внезапно разворачивалась, чтобы грабить, жечь и убивать на обратном пути. Однако османской армии как единому целому едва удавалось добраться до границы до наступления осенней распутицы. Противники отступали в свои крепости, и для того, чтобы продвинуться вперед, их приходилось одну за другой осаждать и вступать в бой с суровыми мушкетерами, прекрасно вооруженными мастерами своего дела.

Война превратилась в скучное и утомительное занятие. Противостояние с Австрией зашло в тупик — казалось, Долгую войну никто никогда не сможет выиграть. Год за годом войска маршировали из одного конца Венгрии в другой, проводили наступления и контрнаступления, устраивали осады и совершали вылазки. В конце концов силы противников были полностью истощены, и Долгая война закончилась поспешным миром, заключенным в 1606 году прямо на поле неподалеку от пограничной деревни Житваторок. Стороны остались примерно с тем же, чем владели до начала войны.

Но перемена все-таки была, и очень важная. Традиционно османы имели дело с послами европейских стран в Стамбуле, куда те являлись просителями, которым султан даровал мир как милость и обычно в обмен на выплату дани. На этот раз, измотанные Долгой войной, они потеряли бдительность и признали Австрийского императора равным. Появление в договоре титула императора вкупе с выдвинутыми им требованиями было равнозначно признанию поражения. От идеала всемирного государства пришлось отказаться, ведь в этом мире, так уж он устроен, существует не один правитель, а несколько. С этим удручающим признанием империя словно навсегда потеряла свою уникальность и скромно заняла место, отведенное ей в представлении европейской дипломатии.

Армия росла с каждым годом. У Мехмеда Завоевателя было десять тысяч сипахи, у Сулеймана в начале его правления — тридцать тысяч. Численность янычар увеличилась с пяти до двадцати пяти тысяч. У государства, ведущего войны на столь далеких границах, не было такой большой, как прежде, нужды в кавалерии. Ей нужны были пехотинцы, саперы и артиллеристы, проходящие обучение в казармах, а не разбросанные по всей империи, как сипахи. Вместо того чтобы раздавать воинам тимары и следить за их справедливым распределением, казначейству нужно было изыскивать средства на выплату жалованья солдатам, которые по полгода проводили в казармах. В 1595 году жалованье получали 48 тысяч солдат; в 1652-м — 85 тысяч, почти вдвое больше.