Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

Гудвин Джейсон

Призыв муэдзина звучал над Эгером, Сараевом и Стамбулом, над Софией, Бурсой и Мосулом, но везде было что-то свое: в Венгрии — стук копыт, в Аравии — ветер, в Эпире — выстрелы на улицах, в Рагузе — скрип галерных весел, на Балканах — эхо скатившегося с горы камня, в Аттике — жужжание пчел, в Сараеве — стон верблюда, в Мекке — шепот правоверных, возносящих молитвы, в Галлиполи — взмахи крыльев летящих аистов, на равнинах Коньи — звон цимбал, в Родопах — завывания волынок, на Афоне — песнопения монахов, в Салониках — причитания еврейки на похоронах, в Сербии — хрюканье свиней в дубовых рощах, в Анкаре — блеяние коз на пастбищах, в горах — перезвон овечьих бубенчиков; на равнинах — мычание быков, во дворцах — рычание пантеры, в каждом городе — лай собак.

Некоторые, должно быть, могли расслышать в этой какофонии ропот мертвых, оставивших после себя многочисленные

памятники, из-за которых в облике империи было что-то от сумасшедшего дома, в котором звучит тихое бормотание на странных и неведомых языках. Некоторые из этих памятников — например, пирамиды — были огромны и ни на что не похожи. Другие могли показаться путешественнику вроде Эвлии Челеби явившимися из какого-то другого мира, — например, афинские колонны, настолько гармонично они сочетались друг с другом. Антиквар Пьер Жиль, впервые приехав в Константинополь в 1544 году, предпринял безрезультатные поиски древней Stoa basilike [61] византийских императоров и наткнулся на цистерну — подземное водохранилище, ныне известное под названием Йеребатан:

61

Stoa basilike (греч.) — стоа базилика, крытая галерея-колоннада для торговли и судопроизводства.

По причине невнимательности местных жителей и их презрения ко всему любопытному и необычному эта цистерна была обнаружена только мной, чужаком среди них, после долгих и упорных поисков. Вся территория над цистерной застроена, отчего еще труднее было предположить, что она может здесь находиться. Местные жители и не подозревали о ней, хотя каждый день доставали воду из колодцев, проделанных в ее потолке. Мне повезло: я случайно зашел в дом, из которого был ход вниз, к самой цистерне, где я сел в небольшую лодку. Я понял, куда попал, когда хозяин дома стал возить меня на этой лодке среди колонн, очень глубоко погруженных в воду. Сам он думал лишь о том, как поймать побольше рыбы…

Однако на балканских полях стояли странные древние камни, чьи целительные свойства почитались решительно всеми. Были храмы, посвященные христианским святым, которые не только почитали мусульмане, но и убирали мусульмане-уборщики и посещали мусульманские духовные лица. Все, и мусульмане, и христиане, жившие в окрестностях Скопье, знали, где зарыт камень с надписями, и знали также, что, если его вырыть, пойдет дождь, который никогда не кончится. В новолуние, афинские девушки оставляли у реки на тарелках мед, хлеб и соль, шепча про себя древние полузабытые слова и загадывая желание заполучить «красивого молодого мужа»; на этом самом месте, утверждали знатоки древности, некогда стояла статуя Афродиты. Были целые заброшенные города, куда никто не решался ходить по ночам, к числу которых туркам предстояло прибавить Ани, а черногорцам — Старый Бар. В Египте была Долина Царей и гробницы, в которые спускался Пьетро делла Валле; а Стамбул, со всеми его римскими цистернами, византийскими мечетями и зловещими змеиными колоннами сам по себе был гробницей прошлого.

Власти охраняли памятники древности, когда у них были для этого возможности и необходимые средства. «Да будет проклят тот, кто продает раба, причиняет вред плодоносящему дереву и делает известь из обработанного мрамора» — такое высказывание приписывают Пророку. В 1759 году с должности был снят османский наместник, приказавший разрушить одну из колонн в афинском храме Зевса, чтобы добыть камень для строительства своей мечети; и не турок, а офицер из Ломбардии, подчинявшийся командующему-венецианцу, метким выстрелом разрушил Парфенон. Западным туристам, приезжающим на Родос, нравилось видеть гербы французских, немецких и итальянских рыцарей над дверями старинных домов, поскольку они полагали, что турки сохранили их из уважения к доблести этих самых рыцарей; однако на самом деле турки, как правило, приходя на новое место, оставляли там все как было, если не считать небольшой побелки в церквях, превращенных в мечети. Они в живописном беспорядке селились в старых домах и относились к унаследованным ими зданиям — что к дворцам, что к лачугам — просто как к жилью, задумываясь о ремонте или перестройке дворца не больше, чем о ремонте просторной и удобной пещеры. «Всякий замок, взятый ими, — пишет Белон дю Ман, — остается в таком же виде, в каком они нашли его». «Турки, — добавляет Сандис, — полагают величайшей глупостью, когда кто-то возводит роскошное жилище, словно собирается жить вечно».

Анатолия, Фракия, Фессалия и Болгария были сердцевиной владений османов, где их давно утвердившаяся власть была абсолютна. Вассальные государства — Молдавия, Валахия, Трансильвания, Крым — взамен войск и продовольствия получали от Порты не более чем признание легитимности их правителей. Венгрия всегда представляла собой особый случай, с тех самых пор как в IX веке ее заселили мадьяры, принеся язык и обычаи Центральной Азии в самое сердце славянской Европы. Османская Венгрия никогда не была в полном смысле слова ни буферным государством, ни местностью, где

турок мог чувствовать себя как дома. Здесь османы на сто пятьдесят лет оказались втянутыми в бесплодное противостояние с Габсбургами, и к началу XVII века это была фактически ничейная земля, где мусульман было мало, да и те старались не покидать городов, если дорожили своей жизнью; земля, наместник которой, паша Буды, однажды получил вместо обычной дани от императора из Габсбургского дома мешок с зубами, вырванными у пленных османских офицеров; земля на самом краю османского света, содержать которую приходилось на доходы, получаемые в Египте; земля, над которой издевалась даже ее собственная великая река: берега Дуная были настолько заболочены, что скот, который разводили в пуште, нельзя было вывезти на продажу по воде, и его гнали в Австрию — кормить Вену. В год порой можно было продать до шестидесяти тысяч молодых бычков, и выгоды этой торговли не в меньшей степени, чем бесконечные войны, стали причиной того, что венгерские равнины превратились в безлюдные луга, в каковом состоянии пребывают и по сей день.

Полной противоположностью с точки зрения ландшафта была Далмация, побережье которой было испещрено «ущельями, расселинами, обрывами, пещерами, долинами, теснинами, берлогами и дырами в земле», как писал Критовул, и кишело подозрительными личностями, то и дело снующими через границу с разными неблаговидными целями вроде контрабанды или грабежа, словно издеваясь над великими державами и их торжественными договорами. Когда венецианцы в шестидесятые годы XVII века с гордостью показали Полу Райкоту новообращенных христиан, он обнаружил, что в головах у них царит забавная неразбериха, из-за которой они рисуют Мухаммеда в виде Святого Духа, читают Евангелие на церемонии обрезания своих сыновей и пьют вино, как истые христиане, весь Рамазан, но никогда не добавляют в него пряности. О подвигах этих людей, которых с католической стороны границы называли ускоками, а с османской — арматолами, пели в крестьянских домах — не потому, что они делали что-то хорошее, а потому, что они были настоящими храбрецами. Баллады эти были собраны и напечатаны в Венеции со следующим предуведомлением: «Эти песни не всякому придутся по вкусу, ибо они похожи одна на другую и во всех слышны одни и те же слова: герой, витязь, всадник, галерный раб, змей, дракон, волк, лев, орел, сокол и гнездо сокола; поется в них о мечах, саблях и копьях, о Кралевиче, Кобиличе и Ждриновиче, о медальонах и ожерельях, о приказах, об отрубленных головах да об угнанных в рабство пленниках. Пусть же те, чьему слуху эти песни приятны, поют их, прочим же лучше отправиться спать». [62]

62

Андрия Качич-Миошич. Приятная беседа народа славянского. Венеция, 1756.

Жители далматинских деревень, расположенных вблизи границы, как и венгерские крестьяне, нередко платили налоги или дань и деньги за «защиту» по нескольку раз в год — платили не только венецианцам и туркам, но и ускокам, причем иметь дело с последними было выгоднее. Разбойники старались не резать кур, несущих золотые яйца, но с точки зрения империи их постоянные вылазки мешали более активному заселению Далмации, так что османские власти не оставляли упорных попыток с ними справиться. Указ 1588 года, запрещавший подданным Порты платить выкуп, был призван подорвать финансовую основу ускокской вольницы. Однако местные жители считали, что лучше уж похищение с последующим выкупом, чем кровопролитие, так что все осталось по-прежнему.

У властей всех стран ускоки вызывали отвращение. Венецианцам они доставили немало головной боли, когда вышли в море, устроив пиратское логово на острове Занте в Адриатическом море — «Венецианском заливе», как называли его венецианцы. В конце концов и Габсбургам надоело отвечать на постоянные жалобы турок. Полвека они давали ускокам прибежище и взимали с них часть прибыли от разбойничьих вылазок (ускоки говорили, что эти деньги платят им «из страха перед нашей доблестью»). Однако в середине XVII века Габсбурги перестали сотрудничать с ускоками. Теперь они предпочитали укомплектовывать свою Militargrenze, укрепленную линию обороны, на немецкий манер — крепкими солдатами из крестьян, которые сами выращивали овощи и сражались, чтобы защитить своих жен и детей, но не имели склонности к дешевым эффектам и не были воспеты ни в одной старинной балладе.

ЧАСТЬ III

Запасы

18

Запасы

Османский мир издавна был дуалистичен: вспомним о разделении вселенной на Дом мира и Дом войны, о различиях между жизнью на людях и гаремом, о притязаниях на власть над двумя морями и двумя континентами. Однако самое поразительное из всех противоречий империи, впервые проявившееся в начале XVII века, носит исторический характер: это противоречие между легкостью и быстротой, присущими ей в начале пути, и ленивой неповоротливостью позднейшего периода.