Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов
Шрифт:
Нельзя было представить себе путешествия по реке столь же ужасающе опасного, как путь вниз по Дунаю — «этот способ путешествовать до добра не доведет», — писал Бусбек, посланный в 1554 году вести переговоры об окончании войн, усеявших весь регион трупами. Ни одна граница не была столь изрезана, как граница Османской империи; ни один гарнизон не чувствовал себя таким одиноким и заброшенным, как гарнизоны Венгрии, с тех пор как Адриан построил в Британии свою стену и отправил охранять ее испанцев; никогда не бывало конфликта столь же непримиримого, как между султаном и шахом, граница между владениями которых навсегда установилась в 1615 году (о чем оба, конечно, и не догадывались). Casus belli [60] к тому времени был настолько безнадежно потерян в тумане времени, что Кантемир в XVIII веке полагал, будто все дело в отвратительной персидской привычке по утрам, проснувшись, тереть руки о ступни, а не мыть их. История не знала встречи столь обманчиво доброжелательной, как прибытие ко двору султана первого русского
60
Casus belli (лат.) — повод для войны.
Османы обладали непревзойденным талантом устраивать зрелища и торжественные церемонии, то есть творить нечто такое, что живет лишь миг и исчезает без следа. «Мне кажется, — писал посол Портер, — что достоинство нашего посольства страдает оттого, что молодежь постоянно бегает на всякие зрелища». Улицы столицы могли показаться путешественнику жалкими и грязными, в особенности после завораживающего впечатления, которое вид на город производил издалека; однако турки вкладывали куда больше души в мимолетные представления, нежели в неподвижную архитектуру, и во время праздников город преображался. Когда отмечался какой-нибудь военный успех, базары порой не закрывались на ночь целую неделю, а в Рамазан с наступлением темноты, когда кончался дневной пост, в городе начиналось бурное веселье. Устанавливали качели-лодочки, украшенные листьями, цветами, гирляндами и мишурой, и под музыку и перезвон колокольчиков вас «раскачивали так сильно, что взлетаешь к самым звездам, — безусловно, это совершенно безумная забава». На улицах возводили праздничные арки, устраивали борцовские поединки и соревнования на дальность стрельбы из лука и метания копья. У путешественника XVII века делла Валле однажды так закружилась голова на праздничных качелях, что он едва с них не свалился, и люди вокруг закричали, беспокоясь за его безопасность; тогда он заставил себя притвориться, что это он специально, и стал раскачиваться еще сильнее, чтобы произвести впечатление на женщин, пока зрители наконец не схватили его за ноги. «Я думаю, они играют в эти игры, — пишет он, — потому что, как они говорят, ангелы забавляются таким же образом».
Эвлия Челеби возносит хвалу Аллаху, одолев описание прошедшей перед султаном Мурадом IV в 1638 году процессии, в которой участвовали представители семисот тридцати пяти константинопольских цехов:
Все они проезжают на повозках или идут пешком, держа в руках инструменты, присущие их ремеслу, и с великим шумом выполняя свою работу. Плотники сколачивают деревянные дома, каменщики возводят стены, лесорубы несут бревна, а пильщики пилят их, меловщики вырезают куски мела и белят свои лица, показывая тысячи трюков… Проходят пекари, занимаясь своим ремеслом; некоторые из них пекут и сразу бросают зрителям маленькие буханки. Кроме того, они испекли специально для этой процессии огромные караваи размером с купол бани, посыпанные кунжутом и фенхелем, — их везут на повозках, которые тянут по семьдесят — восемьдесят пар волов… Все эти ремесленники проходят перед султаном, показывая свое мастерство и исполняя множество трюков, которые невозможно описать, а следом идут их шейхи, сопровождаемые юношами, которые играют восьмитактную турецкую музыку.
Цеха проходят один за другим, забрасывая зрителей дарами: тамариндами и амброй, конфетами и мелкой рыбешкой; проходят и могильщики «с лопатами и мотыгами в руках, интересуясь у зрителей, на каком кладбище вырыть им могилы». В процессии участвуют даже воры, нищие и сумасшедшие, за которыми следуют, как низшие из низших, владельцы таверн в шлемах, скрывающих лица, и их собратья по цеху — евреи «с закрытыми лицами, одетые в роскошные одежды, украшенные драгоценными камнями, и несут хрустальные и фарфоровые сосуды, из которых наливают зрителям шербет вместо вина».
Даже обитательницы гарема с нетерпением ожидали гуляний и празднеств, которыми отмечали каждое значимое событие; иллюминация, театр теней и процессии связывали дворец с городом, а город получал возможность прийти во дворец. Однажды, уже в XIX веке, в 1821 году, французская цирковая труппа братьев Виоль давала представление для женщин гарема, расстелив свой потертый ковер на полу обширного зала перед невидимой аудиторией. Выступать перед куском ткани было непривычно; однако когда Клод, самый молодой и ловкий из братьев, выполнил головокружительный акробатический прыжок и оказался на самом верху построенной из людей пирамиды, он вдруг обнаружил, что смотрит поверх занавеса. Его глаза встретились с глазами сладострастной одалиски, за один взгляд на которую наказывали смертью; он вздрогнул, пирамида зашаталась и рухнула под аккомпанемент приглушенных ругательств.
Турки были людьми близкими к земле. Они обожали
Бусбек приводит несколько примеров внутренней гармонии, присущей жизни турок. Прежде всего он указывает на их чистоплотность — как дома, где они ходят в хамам — турецкую баню, так и в лагере, где мусор и экскременты всегда закапывают. Они не испытывают угрызений совести, поедая мясо, и «говорят, что овцы рождаются для того, чтобы попасть на скотобойню; однако они не терпят, когда кто-то развлекается, глядя на мучения животных». Пророк однажды отрезал рукав своей одежды, чтобы не потревожить спящую кошку, и турки защищали животных законом. В XIX веке, вскоре после того, как Греция получила независимость, Эдвард Лир обнаружил, что турецкий приграничный город Ларисса кишит аистами, ищущими убежище в Османской империи, поскольку греки вовсю на них охотились. Певчих птиц, конечно, держали в клетках, однако в Константинополе вблизи Ипподрома было место, где можно было за деньги выпустить птичку на волю, а одного венецианского ювелира толпа избила за то, что шутки ради он прибил гвоздями живую птаху к притолоке своей лавки. По улицам ходили люди, носившие на палках потроха, которые можно было купить и бросить бродячим собакам; барона Вратислава забавляло, что все кошки Константинополя по вечерам вылезали из подворотен, чтобы получить свое ежедневное угощение. Некий житель Сиваса учредил в своем городе благотворительный фонд, единственной задачей которого было кормить птиц, когда выпадает обильный снег.
Богатство фауны империи поражало воображение. Здесь водились шакалы и гиены, чья моча стоила немалых денег, поскольку считалась афродизиаком. Здесь жили медведи, которые могли полезть на дерево следом за вами. Зимой в балканские деревни заглядывали волки. В Греции верили, что хитрые ласточки каждую весну прилетают из теплых краев, сидя на спинах у аистов. В Сербии водились мухи, способные убить лошадь («это самая маленькая мушка, какую я только видел в своей жизни, покрытая тонким пухом», — сообщал пораженный Райкот). Албанские блохи, напротив, считались «самыми большими и толстыми в мире». Кваканье живущих в Эдирне лягушек могло заставить самого упрямого султана сбежать из города назад в свой стамбульский дворец; в самой же столице воздух так кипел жизнью, что если вы, стоя на улице, подбрасывали вверх кусок еды, шансы на то, что он не упадет на землю, были десять к одному. В 1597 году английский путешественник Файнс Морисон увидел в Константинополе первого в Европе жирафа. «Он многажды тыкался носом в мою шею, когда я считал, что нахожусь достаточно далеко от него, каковая фамильярность мне не понравилась», — сообщал он несколько раздраженно. В семидесятые годы XVIII века один старый капудан-паша, наведший во флоте весьма суровый порядок и закрывавший таверны, держал при себе ручного льва, с которым выходил на прогулки; старика весьма забавляло, как пугаются льва великий муфтий, казначей и разнообразные «женоподобные евнухи», вынужденные наносить ему визиты. С годами лев становился все свирепее и завел привычку кусать европейцев; после того как он напал на своего хозяина, султан посадил хищника в свой зверинец, где Гораций Уолпул видел его уже в девяностые.
Бусбек обнаружил, что в его апартаментах живут горностаи, змеи, ящерицы и скорпионы. Игры горностаев так развлекали его, что он завел еще и обезьян, волков, медведей, оленей, молодых мулов, рысей, мангустов, куниц, соболей и свинью, «чье соседство, по мнению конюхов, весьма полезно для лошадей». Из птиц у него были орлы, вороны, галки, разнообразные необычные утки, венценосные журавли и куропатки, которые путались у него под ногами и клевали его атласные тапочки. (Рысь влюбилась в одного из подчиненных Бусбека и, когда тот уехал, зачахла от тоски, а самка венценосного журавля воспылала нежными чувствами к испанскому солдату, которого Бусбек выкупил из рабства. Она следовала за ним, куда бы он ни пошел, искала его, испуская пронзительные крики, когда он выходил в город, стучала в его дверь клювом, а когда он возвращался, «бросалась встречать его с распростертыми крыльями, совершая такие нелепые и нескладные движения, что казалось, будто она разучивает фигуры какого-то диковинного чужеземного танца или же готовится сразиться с пигмеем. И как будто мало было всего этого, она приобрела привычку спать под его кроватью, где в конце концов снесла ему яйцо».) Сулейман отметил взятие Буды, загнав всю дичь в султанских лесах, и ему понадобилось дважды выезжать на охоту с гончими и соколами, чтобы истребить там всех медведей, тигров, шакалов, вепрей, газелей, пантер и гиен, не говоря уже о бессчетных фазанах, куропатках и голубях.
Города полнились голосами животных и птиц, криками чаек и коршунов, хлопаньем аистовых крыльев, лаем собак, мяуканьем кошек; вы могли услышать своими ушами, что петухи в Турции не кричат обычное «кукареку», а подражают призыву муэдзина с долгим понижением интонации. Звуки Константинополя — это вой собак на берегу, хлопанье крыльев птиц, выпущенных из клеток благочестивыми людьми, голоса трех спорящих болгар, предупреждающие крики носильщиков, бегущих вверх по склону, звон монет на рынке, бульканье кофейника на базаре, песня лютни, тонущая в Сладких водах Азии, вопли неотесанного мужлана, извинения христианина. Крики уличных торговцев, плевки верблюдов, хлопанье влажной рыбы в корзине, стук деревянных башмаков, призыв муэдзина, пение обедни, звон анатолийских цимбал, флейта, труба, горн и литавры военных оркестров, особый вой сумасшедшего.