Великая надежда
Шрифт:
— Осенью он потрескивает, как будто у него есть сердце! — торжествующе сообщила она вместо этого.
— А что, у кого есть сердце, тот осенью потрескивает? — спросил покупатель. И они снова стали молча ждать поезда.
— Ветер дует! — сказала Эллен, словно это обстоятельство тоже должно было подтвердить ценность шкафа. — Сколько вы хотите заплатить?
— Я жду, — не двинувшись с места, сказал покупатель. — Жду поезда.
Прошел поезд. Стекла задребезжали.
— Он боится, — сказала Эллен и побледнела. — Шкаф вас боится.
— Я его беру, —
— Спасибо, — сказала Эллен, — только я не знаю… Он вас боится!
— Он успокоится, — сказал покупатель.
— А вы в состоянии за него заплатить? — испуганно спросила Эллен.
— Нет, — печально ответил покупатель, — нет, я не в состоянии за него заплатить. Он скрипит и пахнет яблоками. Я останусь вашим должником. — И он выложил на стол пятьсот марок.
— Нет! — сконфуженно возразила Эллен. — Бабушка сказала: «Чтобы не дешевле ста пятидесяти марок!»
— Скажите вашей бабушке: «Что может быть дороже глубокого сна!»
И покупатель ушел, так и не забрав шкаф. Он купил запах яблок и бледное лицо Эллен…
Послезавтра наступит завтра, а завтра уже сегодня. Дни катятся, как жемчужины с порванного ожерелья. Бросайтесь на пол и ищите — вы никогда уже их не найдете. Сегодня превратится во вчера, а вчера — в позавчера, не допускайте этого! Хватайте сегодня! Позаботьтесь о том, чтобы остаться! Шум времени в ушах — как хлопанье крыльев, как гомон дикой охоты перед вашими окнами. Теперь и в час нашего умирания. Разве Теперь не заключено в часе нашего умирания, подобно тому как час умирания заключен в Теперь? Дни — это убийцы, душегубы! Шайка контрабандистов, орудующих на вашей границе. Не отпускайте ее, хватайте ее! Хватайте Сегодня!
Но как вы это сделаете?
Разве вы не выставили часовых, вооруженных до зубов, на всех границах вашего пространства? Так поставьте часовых и на границах вашего времени, вооружите предков, прародителей, вооружите мертвых! И пускай они подтвердят, что сегодня — это сегодня. Поставьте на всех ваших границах часовых — и тогда с вами ничего не случится.
Что вы говорите? Этого не нужно?
Тише, тише. Где-то там — тайная полиция.
Что, что? Ваши часовые не хотят стоять на месте? Они перебежали в другую страну, в ту самую страну, куда убегают дни? Ваши пращуры дезертировали, и ваши границы стоят открытые? И некому больше доказывать, что сегодня — это сегодня?
Не смиряйтесь с этим. Бегите обратно. Сто лет, двести, триста. А дальше?
Ваша родословная утратила силу. Разве время не круглое, разве оно не такое же круглое, как ваше пространство? Как вам остаться? Все ваши границы стоят нараспашку и свидетельствуют о вашем бегстве. Вы — беглецы, которые бродяжничают и скрываются, все дальше, еще дальше. Время для ваших душ — как бег кареты, бег черной кареты.
— Садитесь!
Кучер снял шляпу. Эллен сунула ему в руку деньги. Он открыл дверцу и поклонился. Звякнула его часовая цепочка. Дети колебались, они крепче взялись за руки.
Это была темная, тяжелая карета,
— Пошевеливайтесь! — Дети вскочили в карету. Дверца захлопнулась. Стук был слышен до самого сада, в котором плели венки для покойников. Он прозвучал, как предостерегающий птичий крик.
Карета тронулась.
Георг укрыл колени Эллен покрывалом. Они поехали. Поначалу медленно, потом быстрей, все быстрей, приблизительно в направлении дороги, ведущей к границе. Красная кладбищенская стена, белые дворики каменотесов и серо-зеленые сараи садовников, — все это осталось далеко позади. Позади остались последние цветы, дым из труб и крики голодных птиц, но может быть и так, что позади осталась черная карета, а все остальное улетело. Кто мог это точно установить?
Небо было из синего стекла, и красные буки на дороге разбивали себе головы в кровь. И не только красные буки. И синее стекло, пока они ехали, крошилось и рассыпалось по серому оперению серых птиц, покрывалось налетом и омрачалось чернотой черной кареты.
— Граница, где граница?
— А вы не видите? Там, где проходит линия между землей и небом, там и есть граница.
— Вы смеетесь!
— Да что вы, и не думаю!
— Вы везете нас по кругу!
— Откуда такое недоверие?
— Мы устали.
— Это одно и то же.
— Та линия, на которую вы показываете, и не думает приближаться!
— Стойте, кучер, стойте! Мы лучше сойдем!
— Я уже везу вас туда!
— Мы хотим домой. Мы хотим к остальным!
— Я хочу вернуться!
— Я хочу к бабушке!
Но кучер больше не отвечал. Постепенно они перестали кричать. Они обнялись и легли голова к голове. Они капитулировали перед чужим кучером, черной каретой и границей, которая все никак не приближалась.
— Эллен, Эллен, твоя голова слишком давит мне на плечо! Эллен, куда мы едем? Эллен, темнеет, я больше не могу тебя сторожить, все кружится…
— Все кружится! — крикнул человек с волынкой и на ходу запрыгнул сзади в карету. — А как ужасно было бы, если бы все не кружилось! Невозможно было бы отыскать полюс. — Ему удалось открыть дверцу. Он сорвал с головы шапку, засмеялся и повел носом.
— Трупы, пахнет трупами!
Карета мчалась вдоль реки.
— Что тут смешного? — строго спросила Эллен.
— Никто этого не замечает, — захихикал чужак. — Разразилась чума, но никто этого не замечает. Они жили, не замечая, а теперь они умирают, тоже не замечая. Их сапоги — это погребальные дроги, которые увозят их из города. Их ружья — носильщики, которые бросают их в ямы. Бубоны, бубоны, сплошные бубоны! — Чужак раззявил рот, зашатался и рухнул под сиденье.