Великая надежда

Белобратов Александр Васильевич

— Вы видите старика?

— Он зажег свет.

— Пустите меня туда!

— Меня!

— Тише, они нас слышат!

— Меня разбирает смех.

— Тсс, не выдавайте нас! Пошли назад, спускаемся!

— Тихо!

— Вы что, не поняли?

— Дверь на лестницу заперта.

— У кого ключ?

Чернокосая дочка дворника сбежала вниз по лестнице. На бегу она звонила в разные двери, а потом спряталась за колоннами. Между делом она распахнула настежь все окна. В доме бесчинствовал ветер. Как тень, исчезла она в квартире

подвального этажа. В руке у нее был большой заржавленный ключ.

Небо омрачилось еще сильней. Тучи набросили черные плащи и неслись навстречу неведомым преградам. Молнии сверкали, как сигналы врага. «Пускай ваши головы пребудут у вас на плечах!» — ревел гром. Потому что согласно древнему преданию мертвые рыцари носят свои головы в руках. Знающими идете вы спать, незнающими встаете ото сна. Восстаньте, смиренные.

Пускай ваши головы пребудут у вас на плечах!

Дети, одетые в форму, боязливо тянули лица к открытому люку. Что их заставило покинуть комнату со скамьями светлого дерева? Кто им приказал прервать песню про синих драгун, не допев до конца даже первого куплета, и кто приказал синим драгунам отбросить фанфары и броситься врассыпную, как тучи на небе?

Кто их соблазнил карабкаться на пять лестничных пролетов вверх, следуя по пятам за своим подозрением, как на зов Крысолова? По пятам за этим чужим, ужасным подозрением: зачем им учить английский, если они все равно умрут?

Они играли в вопросы и ответы, и в конце концов из этого вышло вот что: зачем плакать, зачем смеяться? зачем носить рубашку? Неужели огонь зажигают только для того, чтобы потом дать ему угаснуть? И неужели ему дают угаснуть только для того, чтобы потом снова зажечь? Они внезапно оказались втянуты в участь тех, кто находится под угрозой, запутались в собственных подозрениях, очутились взаперти на чердаке. И единственная дверь, через которую можно вернуться на свободу, — это дверь к тем, другим. Какой соблазн заставил их обречь себя на милость обреченных?

Разве они не имеют права призвать тех, других, к ответу, отхлестать по щекам, и разве не для того носят они ножи, чтобы дать отпор при малейшем подозрении?

Чулки беспокойно болтались на светлых веревках. В темноте расплывался теплый запах пыли и плесени. Его сотрясали мощные порывы ветра. Как слепые летучие мыши, шелестели под крышей табачные листья.

Безумная скачка в небе, казалось, достигла своего апогея. Угрозы слухового окна обернулись беспомощностью. Его чернота распылилась по черноте неба. Буря зашвырнула флагшток внутрь. Он упал на подслушивавших.

Дети, одетые в форму, почувствовали, что отброшены на задворки мира, на задворки всего, что до сих пор поворачивалось к ним только парадной стороной, а теперь им стало ясно, что над светлыми комнатами есть пустые высокие чердаки, которые расставляют играющим ловушки из невидимой проволоки. И они испугались.

Сотрясаясь от гнева, они налегли

на железную дверь.

— Это ты виноват, это ты сказал…

— А ты несешь ответственность!

— Нет, не я, а вы!

— Вы шуты гороховые!

— Тихо, а не то они нас обнаружат!

— Не смейтесь, зачем вы смеетесь?

— Мы хотели их подловить. А они сами нас подловили.

— Не смейтесь! И кому говорят: не шевелитесь, они нас уже слышат! Прекратите! Это подло, это не по правилам, не смейтесь, это же заразительно, ох, лопнуть можно, над чем вы смеетесь? Вы провинились, и я вам приказываю: перестаньте смеяться!

Они теснились друг к другу, приглушенно фыркали, затыкали себе рты рукавами, стонали и прятали головы под куртки, но это уже не помогало.

— Ты сам смеешься!

Мокрые чулки дрожали, балка скрипела, а доска под ногами стучала от этого беспричинного взрыва веселья.

Почему люди смеются, почему люди плачут, почему учат английский? Распахнулась железная дверь.

— Позвольте нам посмеяться с вами! — сказал старик.

Герберт испуганно ухватил его за руку, остальные не шелохнулись.

Дети, одетые в форму, подкатились прямо к их ногам, расцепились и вскочили на ноги. В лица им дикой кошкой прыгнула серьезность.

— Смеяться не над чем! — крикнул командир отряда.

— И да и нет, — сказал старик.

От грозы начал мигать свет. Качалка замерла, а кошка спрыгнула на землю.

— Обыск помещений, — объяснил командир отряда.

— Что вы хотели здесь найти?

— Может быть, вражеский передатчик.

Старик гостеприимно раскинул руки. Прошу вас!

На секунду они оторопели и метнули взгляд на остальных. Потом началось.

Полетели в воздух доски, опрокинулись ящики, разорванные тетради усеяли пол. Разбилась вдребезги какая-то тарелка. С грохотом обрушился словарь и, распахнутый, остался лежать под ногами.

— Могу ли я вам чем-нибудь помочь? — спросил старик. Они толкнули его в грудь. Та самая буря, которая омрачила их лбы и набросила волосы им на глаза, убрала у тех, других, с лиц волосы и заставила эти лица сиять еще светлее.

— Откуда у вас нож?

— Нашли.

— Это каждый может сказать. Знаете, во что вам это может обойтись?

Звенели оконные стекла, светло-зеленые обои повисли клочьями.

— За этим что-то стоит, да или нет?

— Где у вас заграничный передатчик?

Дети, одетые в форму, остановились в изнеможении.

Командир отряда схватил нож. Остальные тут же все поняли. Не дожидаясь другого сигнала, они бросились вперед. Упал умывальник, головы ударили в ребра, руки и ноги переплелись. Твердые подошвы наступали на лица. Кошка прыгнула в гущу свалки, взвыла и полетела в потолок. Над хаосом разразился всемирный потоп. На всех берегах блуждает изгнанный смысл.

— Оставьте Герберта, не трогайте его, у него нога хромая!

— Где ваши правила?