Великая надежда
Шрифт:
Окно разлетелось вдребезги. Черные и блаженные, плясали тучи, и вражеские сигналы шли подряд один за другим.
Сам Ной, с раненой кошкой в руках, молча смотрел на потасовку.
— Ну что, нашли вражеский передатчик?
По знаку командира отряда дети, одетые в форму, вытащили ножи. Старик бросился им наперерез. Ради детей Ной покинул ковчег. Их пальцы вцепились ему в бороду, руки и ноги запутались в его длинном зеленом халате. На мгновение старик увидел над собой занесенный ножик командира, этот пропавший, подмененный,
Увидев кровь, они отшатнулись. Они пятились шаг за шагом — все пятились. Четыре стены удерживали их. Огромность подозрения их побратала.
Потому что вполне могло оказаться, что никакого передатчика нет.
Зачем мы тогда подслушивали, и зачем мы тогда учились? Зачем мы тогда смеялись и зачем плакали? Если нет никакого вражеского передатчика, тогда мы сами — просто дурная шутка, и ничего больше. Если нет вражеского передатчика, значит, все было напрасно.
Гроза медленно уходила. Между разворошенной кроватью и опрокинутым столом лежал старик. Красный ручеек неустанно сочился сквозь трещины в половицах. Они закатали старику рукава.
— У вас есть перевязочный материал?
— Внизу, в клубе, — заикаясь, пробормотал командир.
Все побежали вниз. С трудом удалось им перебинтовать рану. Они перестелили постель и уложили на нее старика. Где-то раздобыли водку.
— Приберите! — буркнул командир.
— Само собой, — огрызнулся Георг.
— Само собой, — повторил тот, другой. Это был новый оборот.
Они поставили на место стол и стулья, вытерли пол; потом они задвинули ящики обратно в шкафы, сложили книги ровной горкой и попытались собрать тетрадки со словами. Обнаружились любопытные вещи.
Небо улыбалось небесной голубизной. Но они уже не поддавались на этот обман. Эта ясная, чистосердечная синева, небесная синева, синева горечавки и синева синих драгун отражалась в солнечном диске чернотой мира, этой бесконечной, непостижимой чернотой за границами. Если тут нет никакого вражеского передатчика, мы все пропали.
— Очнитесь, ну очнитесь же!
В отчаянии они схватили старика и посадили его на кресло-качалку. Его голова тяжело и равнодушно свисала набок. Они подложили ему под спину подушки и укутали ноги одеялом. Они налили ему водки и тихонько покачали. Солнечные блики блуждали по их испуганным лицам, как следы беглеца.
— Если вы не можете объяснить, — еще раз начал командир, — если вы не можете объяснить, зачем вы здесь собрались…
— А вы? Зачем вы здесь собрались? Вы ничего не можете нам объяснить, потому и набрасываетесь, как на врагов! Вы знаете, что вы шуты гороховые, вот вы и рветесь в бой. Защитная окраска, чтобы спрятаться от себя самих. Вы же не хотите стареть, и болеть не хотите, и не хотите снимать шляпу перед чужими могилами!
— Где ваш вражеский передатчик?
— Если бы он у нас был! — в отчаянии крикнул Герберт. — Эх, был бы у нас передатчик…
—
— Вам еще больно?
— Нет. Вы все здесь?
— Все, — сказал Георг.
— И другие тоже?
— Да.
— Тогда подойдите ближе!
Они сгрудились вокруг кресла. Где-то в доме захлопнулась дверь. Этажом ниже ребенок играл упражнения на рояле, играл без ошибок и раз за разом повторял одно и то же. Трезвучия хороводом летели над сверкающими крышами.
— Что такое наша жизнь?
— Повторять, — сказал старик. — Повторять, повторять!
— Повторение не часто услышишь.
Он кивнул. Услышишь не часто, но разве это что-то меняет? Мы повторяем упражнения на немой клавиатуре.
— Опять этот ваш тайный язык! — сказал командир.
— Да, — ответил старик, — именно так: тайный язык. Китайский и еврейский, то, что говорят тополя и о чем молчат рыбы, немецкий и английский, жить и умереть, — все это тайна.
— А иностранный передатчик?
— Когда кругом тихо, его слышит каждый из вас, — сказал старик. — Ловит волны!
Смеркалось.
Глубоко внизу на перекрестке громкоговоритель выкрикивал над городом вечерние новости. Он что-то рассказывал о затонувших кораблях в Северном море. По красивому голосу диктора было ясно, что он понятия не имеет о том, какая зеленая вода сомкнулась над матросами этих кораблей.
Дети молча прислушивались. Там вдали сумерки покрывали равнину и растворялись в неведомом. Темно-зеленым плюшем лежали луга у речной излучины. А надо всем парил лунный серп в руке чужого жнеца, не дававшего ему упасть. Близилась ночь.
Командир отряда вцепился в старика и снова начал ему угрожать: — Зачем вы учите английский, если это занятие стало бесцельным? Сейчас война, границы закрыты, никто из вас не сможет выехать.
— Он прав, — сказал Леон.
— Зачем я накрываю на стол, — сказал старик, — даже если я совсем один? — Он успокаивающе прижал палец к губам и слегка оттолкнулся ногой от пола; качалка пришла в движение.
Дети встревожились и теснее сгрудились вокруг него. Их лица были обращены к нему.
— Это верно, — сказал старик, — возможно, вы уже не сможете убежать. Цель рухнула. Но цель — это только предлог для того, чтобы сохранить игру, только тень настоящего. Мы учимся только для школы, а не для жизни. Не для того, чтобы убивать, и не для того, чтобы бежать. Не ради вещей, которые прямо перед нами.
Они уткнулись лицами в руки и вздохнули. Внизу по улице проехал автомобиль. Над рекой еще шел дождь.
— Зачем свищут дрозды, зачем мчатся тучи, зачем мерцают звезды? Зачем люди учат английский, если это напрасно? Все по одной и той же причине. И я вас спрашиваю, известна ли она вам? Теперь она вам известна? В чем вы нас подозреваете?