Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2
Шрифт:
В дверь постучали. Она услышала недовольный голос Франсуа: «Мадемуазель Бенджаман, простите…, Там у нас еще один гость».
Тео открыла дверь и с сожалением подумала: «Постарел он, с тех пор, как Робера убили. Бедный, вон, голова в седине».
— Кто? — тихо спросила она. Франсуа помолчал и, сдерживаясь, ответил: «Не думал я, что у него хватит наглости сюда явиться».
Тео зашла в гостиную и застыла у дверей — Робеспьер разговаривал с легким, изящным, безукоризненно одетым мужчиной, с коротко остриженными, светлыми волосами.
— А! —
Она все молчала, раздув ноздри. Мужчина, склонившись над ее рукой, вкрадчиво сказал: «Давно не виделись, мадемуазель Бенджаман».
Низкие, закопченные своды трактира нависали над простыми, длинными деревянными столами. В полуоткрытые ставни было слышен скрип колес разъезжающихся с рынка телег, ругань возниц, в зал задувал резкий, пронзительный северный ветер.
Двое мужчин — высокий, мощный, широкоплечий, и пониже — сидели рядом, хлебая суп из глиняных горшков. Федор оглянулся и стянул с волос вязаную шапку. «Тут все свои, — сказал он собеседнику, — не продадут. Так что этот указ, об иностранцах?»
Лавуазье отложил ложку и вздохнул. «Я бился до последнего. Удалось отстоять Лагранжа и еще кое-кого. Наорал на этих крикунов в Комитете Национальной Охраны, сказал им: «Да пусть бы Лагранж хоть в Китае родился. Он гордость французской науки, великий математик, какая разница, что у него до сих пор итальянское гражданство? О тебе, сам знаешь, — Лавуазье замялся, и указал глазами в сторону «Друга народа», что валялся на столе, — сам знаешь, что говорят…»
— Пишут, — ухмыльнулся Федор. «Наймит попов, агент иностранных разведок. Помнишь отца Анри, из церкви Сен-Сюльпис, того, что мадам Кроу отпевал?»
Лавуазье кивнул. «Той неделей в ванне нашли, — мрачно сказал Федор. «Говорят, сердце отказало».
— Ну, — протянул Лавуазье, — он все-таки был пожилой человек…
— Пожилой, — согласился Федор. «Только вот у него синяки на шее были, а еще — вся библиотека разорена, документы сожжены…, В общем, месье Марат времени не теряет. А ты, — он зорко взглянул на Лавуазье, — уезжал бы, Антуан, пока еще есть куда. Доберешься до Савойи, в горах легче переходить границу. Я там в свое время все излазил, ископаемые искал. Начерчу тебе, как ущельями пройти в Италию».
Лавуазье разломил покрытый расплавленным сыром кусок хлеба: «Ты бы свою страну бросил?»
— Я бросил — спокойно отозвался Федор. «Сбежал, как только меня в крепость собрались посадить».
В голубых глазах промелькнуло что-то, — подумал Лавуазье, — похожее на тоску. «Нет, — упрямо сказал Лавуазье, — ты пойми, Теодор, не может, так продолжаться…Французы одумаются, поверь мне. И потом, — он достал из кармана рабочей куртки шкатулку и мужчины закурили, — и потом, — он тяжело вздохнул, — сам знаешь, что у меня…, - он повел рукой в сторону улицы. Федор кивнул: «Знаю».
— Держи, —
— На суп и бутылку вина хватает, — рассмеялся Федор, — а сплю я прямо там. Все теплее, чем в каморке какой-нибудь ютиться. Насчет денег, — он замялся, — Антуан, тут слухи ходят, что бывших откупщиков судить собираются…
— Ничего они со мной не сделают, — отмахнулся Лавуазье и принял от хозяина еще один горшок: «Говядина бургундская, все-таки прав ты — нигде в Париже так не покормят, как здесь».
Они уже допивали вино, когда Лавуазье, порывшись в кармане, достал маленький блокнот. «Вот, — сказал он просто, — спрячь у себя. Так, на всякий случай».
Федор полистал страницы и потрясенно сказал: «Антуан, это же….»
— Мы еще не все элементы открыли, — вздохнул Лавуазье, — это всего лишь наброски. Но будет жалко, если они потеряются. Если со мной что-то произойдет…, - он помолчал. Взяв перо, окунув его в переносную, оловянную чернильницу, он быстро написал сверху первого листа: «Миру от Антуана Лавуазье, с благодарностью».
— Я, — сказал со значением Федор, — это публиковать не буду, Антуан. Ни под своим именем, упаси меня Господь от такой нечистоплотности, — ни под твоим именем. Подождем, тут все успокоится, верну тебе это, — он похлопал рукой по блокноту, — и сам напечатаешь. Завещания какие-то вздумал оставлять…, - хмуро добавил Федор.
— Дай-ка, — велел Лавуазье и сделал приписку — красивым, летящим почерком: «Дорогой ученый будущего! Это всего лишь мои размышления о связях элементов, об их месте в той стройной картине природы, что даровал нам Господь. Пользуйся ими — для блага и величия науки».
— Вот и завещание получилось, — улыбнулся он. Легко поднявшись, ученый пожал руку Федору. Лавуазье сбежал по деревянной лестнице вниз, в холодный, острый вечерний воздух. Небо было золотисто-зеленым, масляные фонари еще не зажгли. Он, закрутив на шее шарф, сразу увидел Констанцу. Девушка была в потрепанном, старом платье, короткие волосы прикрыты чепцом.
— Дядю Джона навещала, — тихо сказала она, взяв Лавуазье под руку. «У них все хорошо, он уже писать начал, понемногу, слова короткие. Марта говорит — к лету он совсем выздоровеет. А ты как с дядей Теодором повстречался? — спросила Констанца.
— Свое завещание ему оставил, — смешливо сказал Лавуазье, подтолкнув ее в бок, вдохнув горький аромат цитрона. «Пошли, — он увлек ее за собой, — нам еще до Нейи-сюр-Сен добираться, до домика нашего, — он усмехнулся.
Констанца остановилась и строго сказала: «Антуан! Ты что это — умирать собрался?».
Он обнял ее. Целуя Констанцу, прижав к какой-то стене, слыша ее ласковый шепот, Лавуазье твердо ответил: «Нет, любовь моя. Я собрался жить. Как только мы вернемся в деревню, я тебе это докажу».