Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2
Шрифт:
— Непременно, — улыбнулся Федор, и положил ее голову себе на плечо: «Поспи. Это все-таки был длинный, день, мы все устали».
Тео закрыла глаз. Так и держа его за руку, женщина смешливо подумала: «Теодор будет рад, очень рад, я знаю. А сразу же после этого можно будет обвенчаться».
Она вдохнула свежий, пахнущий снегом воздух и, незаметно для себя, задремала.
— Уважаемая мадемуазель Бенджаман! — читала Тео, лежа в постели. «Искренне благодарю вас за согласие позаниматься с актрисами моей труппы.
— Это тут неподалеку, — Федор оторвался от «Санкт-Петербургских ведомостей». «Смотри-ка, в Питтсбурге заложили первую доменную печь, нашли там и уголь, и железную руду. Скоро капитан Стивен Кроу своих озер не узнает, — он отложил газету. Поцеловав ее, Федор указал рукой за окно:
— Пойдешь вверх по Фонтанке, и сразу увидишь дворец Шереметевых. Он стоит на углу Невского проспекта. Впрочем, граф, наверняка, свой выезд пришлет. Может, и нам лошадей завести? — Федор посмотрел в черные глаза.
— А зачем? — Тео скользнула ему в руки. «Город маленький, меньше Парижа, а наемных карет много. Да тут и лошадей некуда ставить, не особняк же, — она зевнула. Тео добавила, накрутив на смуглый палец кружевную ленту рубашки: «Я договорилась насчет венчания, в субботу. Последний день, когда это можно сделать перед карнавалом. Масленицей, — она улыбнулась и стала медленно целовать Федора. «Я блинов напеку, хотя ты, наверное, в Вандее их вдоволь наелся».
— Они там гречневые, — он вдохнул запах роз: «Господи, как я счастлив. Как я ее люблю, Господи. Только не забирай ее у меня, пожалуйста, я пятнадцать лет ждал…»
— Так что пеки красные, — он рассмеялся, увидев, как нахмурилась Тео. «Из пшеницы, — объяснил Федор. «А с венчанием, — он погладил смуглую спину, — я сегодня на Невском Суворова встретил. Помнишь, я тебе о нем рассказывал? Завтра пригласил его к нам на обед, и шафером попросил быть. Он после Масленицы в Польшу едет, там какая-то смута. Звал меня с собой, обещал, что генералом сделает».
— И ты? — Тео приподнялась на локте.
— Не хочу я воевать, — Федор легко перевернул ее и прижал к шелковым подушкам. В свете камина ее глаза были черными, будто бездонная пропасть пещеры. «Я, — сказал он, целуя круглое, мягкое колено, проводя губами по нежному бедру, — я все-таки ученый, дорогая моя. Буду возиться с камнями, преподавать в Горной школе…»
— Летать на воздушном шаре, — она откинулась назад и положила руки на рыжую голову.
— И это тоже, — он улыбнулся: «А что так долго с венчанием тянули? Я же говорил тебе, давай я схожу, вряд ли батюшка знает французский. Или они там упрямились, из-за того, что ты католичка?»
— Отец Павел, — задумчиво ответила Тео, — французский знает. Он из дворян, поздно сан принял. А я больше не католичка.
Федор замер. Тео, поднявшись, набросив шелковый халат, взяла с бюро какую-то бумагу. Она присела
Он отложил свидетельство о крещении. Обняв ее всю, сбросив халат, он попросил: «Иди сюда». Федор устроил ее на себе. Целуя тяжелые, рассыпавшиеся вокруг, темные волосы, Федор тихо сказал: «Правильно, да. Спасибо тебе, спасибо, любовь моя. А кто у тебя восприемниками был?»
— Старичок причетник, и старушка с улицы, — она все улыбалась. «А Мишель, как подрастет — пусть сам решает. Я его в обе церкви водить буду — и к православным, и к католикам».
— Да, — он все гладил нежную спину, — Господи, я так тебя люблю, так люблю. Федосья Давыдовна, — смешливо добавил Федор, по-русски.
— Он все-таки был мой отец, — вздохнула Тео, прижавшись к нему, уронив голову на крепкое плечо. За окном, в зимнем мраке, выла вьюга, а она была рядом. Она была Тео, недостижимая, далекая, величественная, королева, что правила своим подданным. Она была Федосья — жаркая, горячая, целующая его, шепчущая что-то нежное, глупое, ласковое.
— Счастье мое, — сказал Федор, прижимая ее к себе, — счастье мое, любимая моя, Федосья…, Федосеюшка, — повторил он. Тео, тяжело дыша, лежа на его руке, томно рассмеялась:
– Федя…, Так правильно, да? — спросила она по-французски. Федор обнял ее, целуя закрытые глаза, длинные, влажные ресницы, смуглую шею, и шепнул: «Да, любимая».
В уборной было тесно, пахло пудрой, свечным нагаром, духами. Тео раздула ноздри:
— Господи, как я соскучилась. Казалось бы, в ноябре бенефисы в Вене отыграла, а уже опять на сцену тянет.
Высокая, черноволосая женщина, в роскошном, шитом золотом платье, что сидела у столика красного дерева, повертела в руках жемчужное ожерелье. Слабым голосом, на хорошем французском языке, она спросила: «Мадемуазель Бенджаман…, Что вы скажете?»
У нее были большие, темные глаза, красиво очерченные, тонкие ноздри. Тео, присев рядом, взяла ее сухощавую, с длинными пальцами, руку.
— Мадемуазель Полина…Я ведь могу вас так называть? Прасковья, — она улыбнулась, — я все равно не выговорю. Мадемуазель Полина, мне совершенно нечему вас учить, вы и так великая актриса. С другими в вашей труппе, я буду заниматься, а вам, — Тео оглянулась и нашла глазами перо с чернильницей, — вам надо ехать в Европу. У вас отличный французский язык…
— С ошибками, — вздохнула актриса.
— Поправите, как только в Европе окажетесь, — отмахнулась Тео.
— Итальянский вы знаете. Я вам дам рекомендательное письмо к директору императорского театра в Вене. Он вам устроит ангажементы в Австрии, Италии и Германии. И рекомендательное письмо к господину Антонио Сальери, он сейчас самый известный оперный композитор в Европе. Он напишет что-нибудь под ваш голос, — Тео покусала перо: «С вашим сопрано, вам надо петь Эвридику, в концерте, а я буду исполнять партию Орфея. Мы так делали с мадам Арно, в Париже».