Вера и террор. Подлинная история "Чёрных драконов"
Шрифт:
Кобра взял из холодильника пиво и обреченно припал сухими губами к холодной банке.
Кэно пришел в себя на утро следующего дня. Он лежал на полу, покрытом размазанной засохшей кровью, окровавленными кусками стекла и обрывками ткани. Рука ужасно болела, душу не оставлял страх. Кэно не мог сам понять, что это за страх, как бы ни вглядывался в свою душу. Страх смерти? Навряд ли. Столько лет ходил по краю, и что, после этого он смерти боится? Его бросило в гнев такое собственное предположение, с яростным оскалом, рыча, как дикое животное, он бросился на заколоченную дверь, царапая доски.
— Чтоб я боялся смерти?! Да никогда! Никогда! Я не боюсь ее! Я презираю! Не
Вдруг анархист запнулся, ошеломленно осматривая доски — на дереве остались глубокие свежие царапины, в луче света танцевала опилочная пыль.
Снова скрипнула оконная рама, за ней послышался металлический звон и скрежет — кто-то открывал оконную решетку. Изящные женские руки с тонкими пальцами ловко справлялись с замком.
— Кира! Нет! Не иди сюда! — вскричал Кэно и вдруг понял, как изменился его голос — он стал еще более низким, хриплым, грубым, как глухой сиплый рев раненого хищника. Запах тела Киры мгновенно заставил всплыть ее образ в его еще размытом и мутном сознании.
Сняв замок и распахнув решетку, Кира зацепилась руками за подоконник и, подтянувшись, запрыгнула в окно. За спиной у нее был маленький кожаный рюкзак.
— Зачем ты пришла? — будто с мольбой осведомился Кэно, сложив руки за спиной. — Уходи. Я за себя не ручаюсь.
Кира стала к окну вполоборота и указала рукой на разбитое окно:
— Стекло выбито, на стекле кровь. Понятно мое беспокойство?
Кэно отвернул голову, стараясь переключить внимание с образа Киры на что-нибудь иное, пусть даже на растущее чувство голода, от которого начинал побаливать желудок.
— Что ты прячешь за спиной? — строго спросила Кира.
— Ничего, — недовольно буркнул в ответ Кэно.
— Ты врешь, я чувствую! — прикрикнула женщина с упреком. — Что ты прячешь за спиной?
Кэно нервно ухмыльнулся, на секунду обнажив заострившиеся зубы, и нехотя выставил руки вперед. Старая чешуя уже окончательно уплотнилась, стала твердой, как броня, и почернела, помимо нее появилась новая, еще мягкая, ярко-красного цвета. Его пальцы удлинились, последнюю фалангу каждого из них покрывал острый прочный коготь. Когти, в которые превратились ногти человека, были светлые, но у их основания и под ними запеклась кровь. Кэно дернул головой, указывая Кире на царапины, оставшиеся на досках. Женщина взглянула на него без страха и отвращения, вопреки ожиданиям самого анархиста, а наоборот: с сочувствием и жалостью. Кира взяла правую руку Кэно и осмотрела порезы.
— Здесь есть мелкие осколки, их нужно вытащить, — заключила она, сбрасывая с плеч рюкзак. — Сядь на кровать.
— Плохая идея, — не глядя на нее, прошептал Кэно. — Я не ручаюсь за себя.
Но женщина не хотела ничего слушать. В рюкзаке оказались медикаменты. Она извлекла осколки из ран, промыла порезы и перевязала его руку. Руки Киры ни разу не дрогнули — она четко и уверенно осуществляла каждое действие. Только лицо выражало небывалое напряжение — она несколько раз отбрасывала назад падавшие на лицо волосы, незаметно смахивая при этом пот.
— Все, — проговорила она, поглаживая его руку. — Так, правда, легче?
Кэно схватил ее за плечи и, обхватив ее губы своими, проник языком в ее рот. Кира почувствовала, что ее зубы соприкасаются с его удлинившимися клыками, а язык его холодный, будто занемевший, и гладкий, как змея извивается у нее во рту. Он целовал ее взасос и не мог насытиться, но вдруг она отодвинула его от себя, закрывая покрасневшие губы ладонью.
— Не сейчас, — попросила она.
Кэно облизнулся. Он взял Киру за руки и прильнул к ней всем телом, чувствуя ее тепло, легкую дрожь и запах. Он упивался эти запахом, начал ласкать ее, проводя холодными грубыми ладонями между ее лопаток, по плечам, по низу живота, по упругой налитой груди. Провел рукой по ее спине,
— Не сейчас, — твердо повторила она.
Кэно не слышал ее слов. Ее запах, казалось, стал еще слаще, он дурманил его сильнее самого крепкого напитка, самого сильного наркотика. В таком опьянении он почти ничего не ощущал, кроме растущего приятного напряжения внизу живота и в паху. Взгляд изучал ее точеные формы, он заворожено смотрел, как по ее телу скатываются капли выступившего от волнения пота. Он вцепился руками в ее кожаный топ и разорвал молнию, сволакивая одежду с ее тела. Женщина начала сопротивляться, ее рука случайно задела его штаны, она встревожилась, ощутив под своей ладонью горячую твердую плоть.
Кэно ничего не слышал. Он сбросил с кровати медицинские инструменты, антисептики и бинт, затем повалил женщину на постель. Ее руки упирались в его грудь, она отталкивала его от себя, только слушая хриплое рычание:
— Моя… Моя…
«Черный дракон» схватил ее за плечи так, что она застонала от боли, почувствовала, как в кожу вошли когти. Кира чувствовала горячее дыхание на своем лице и шее — Кэно ненасытно вдыхал ее запах. Он провел языком по ее шее там, где бился пульс. Его щетина привычно приятно щекотала ее шею и лицо, он поцеловал ее в ухо, но тут же острые когти рассекли спину. Кэно жадно вздохнул полной грудью — воздух пах чарующе: сладостью и кровью. Он осатанел. Сорвал ремень с брюк женщины, стащил с нее одежду, затем сбросил собственную. Ее пальцы погрузились в поросль на его груди, она все еще пыталась отодвинуть его от себя, но Кэно не замечал ее усилий. Его руки сжали ее груди, губы снова соприкоснулись с губами Киры. И дальше анархист уже не обращал ни на что внимания — просто было хорошо, упоительно хорошо, сладостно.
Кира молча терпела боль, ощущая все новые царапины на своем теле. Он держал ее, не рассчитывая силы, его грубые действия причиняли ей немыслимые страдания. Когда это мучительное совокупление, наконец, закончилось, ей не хотелось ничего, кроме как пойти в душ и хорошенько помыться, смыть с себя эту грязную звериную похоть. К сожалению, ссадины, царапины и синяки с тела не смыть водой, а уж тем более не смыть боли с души.
— Ты и раньше был грубым и дерзким, но я не предполагала, что ты способен на такое! Зверье!
Ее крик заставил Кэно немного опомниться. Он встал с постели и оставил женщину в покое. Он не понимал ее слов.
— А я верила, верила, что ты остался человеком! Ты животное! Ты не осознаешь, что сделал мне больно! Ты не понимаешь…
Кэно отскочил к стене. Разум, наконец, прояснился. Он будто резко протрезвел от внезапного нервного потрясения, чувства померкли, только зрение небывало обострилось. Он смотрел ошеломленными глазами на свою любимую, на кровоподтеки и царапины на ее теле, на то, как она сдерживала слезы боли, лежа на изодранных окровавленных простынях. Кэно почувствовал такую дрожь во всем теле, будто по всем нервам раз за разом проходил разряд электрического тока. Его дыхание сорвалось, он сделал несколько глубоких резких судорожных выдохов, после напрасно пытался отдышаться и успокоить разбушевавшееся сердце. Оно не просто билось с небывалой частотой и силой, его сжала тупая боль, расползавшаяся по всей грудной клетке, бившая даже в левую лопатку и левое плечо, а потом с каждым ударом отдавалась во всей левой руке, ударяя в ладонь и пронзая пальцы. Сначала анархиста бросило в жар, потом в холод. Страх сдавливал сердце — страх самого себя, отсутствия возможности предугадать собственные действия. В голове эхом отдавались выкрики Киры: