Веридикт
Шрифт:
Профессор изложил всё это в скучающей, ленивой манере, и Меральда почти поверила. Чтобы вернуть себе своё мнение, девушке пришлось зажмуриться и несколько раз прокрутить воспоминание, где герцог Хари с равнодушием мертвеца протягивал ей платок. Возможно, он любит своего отца — насколько муляж человека вообще способен любить, — но не стал бы ради родительского успокоения отдавать под суд первого попавшегося. И уж точно плевать он хотел на уровень чьего-либо пресмыкательства, для этого ему сначала надо научиться элементарно замечать людей. В любом случае открытая ненависть к брату не делала Алеса плохим — никто не застрахован от внутрисемейных конфликтов.
— Съездите со мной завтра в таверну? Мне нужно поговорить с Ионой Флетчберг.
— С храброй инженеркой? Валяй. О чём будете беседовать?
— Хочу узнать, чем она занималась в архиве и почему оказалась среди задержанных. Сами сказали, свидетели охотнее делятся информацией
— Не драматизируй, силком тебя никто бы не потащил.
На самом деле, Меральда не рассчитывала на показания Флетчберг, ей нужна была оценка случившегося с точки зрения инженера. Не зря в Академии преподают такой предмет, как криптография. Само его существование допускает наличие способов обмануть нейроинтерфейс. Если архангелы беспрепятственно изымают трансляции с чужих браслетов, может, некий умелец придумал обратную программу и подбросил Хотису снимок? Её не оставляло чувство, что Алес Роз что-то знает об этом недочёте в безопасности передачи данных и именно поэтому старается как можно реже надевать синк.
Пока она размышляла о недоступных ей технических тонкостях, профессор заснул. Лоскутки были ещё немного влажными и, чтобы тоже не задремать, девушке потребовалось чем-то себя занять. Приглушив свет, она сбегала в гостевую спальню и принесла для Алеса одеяло. Без своих многочисленных масок, расслабленный, утонувший в обличающей первобытности сна, он был похож на растерянного мальчишку. Хотя почему похож? Он и был им. Несмотря на то что давно вырос, возмужал и добился успеха, Роз всё равно оставался напуганным ребёнком, в одночасье лишившимся матери. И тщательно прятал его под слоями нездорового цинизма, словно позорное клеймо. Когда он лежал вот так, мятущейся душой наружу, робкий и потерянный, Меральде хотелось обнять его, погладить по волосам и пообещать, что всё непременно будет хорошо, как поступила бы с ней её мама. Предательские пальцы едва не коснулись линии скул, но студентка опомнилась и отдёрнула руку.
Досушив кусочек ткани на термалитовой плите, она устроилась за столом и неловко зажала мел всей пятернёй. Запись получилась размашистой и корявой, к концу суррогатной страницы суставы разболелись с непривычки. Второй ладонью девушка припечатывала жёсткую ткань за уголок, чтобы та не ёрзала по дубовой поверхности. И давила так сильно, будто проверяла, что сломается первым — массив дерева или её запястье. На поиск нужной трансляции ушло бы всего несколько минут, но Меральда решила для наглядности переписать весь лист. По тем обрывкам, что она успела сравнить без помощи мела, уже угадывалась истина, однако студентка до последнего не желала её принимать. Размяла пальцы и исписала ещё десятки квадратов. Почерк постепенно улучшался, вмещая на примерно одинаковые лоскуты всё больше символов. Глаза распознавали идентичные буквы, включалась мышечная память и рука бегло заполняла пыльную черноту от края до края. В письменности было что-то успокаивающее, как и в любом деле, требующем скрупулёзности и полной самоотдачи.
Наутро ученица проснулась в кровати. Затёкшую шею слегка ломило, но в остальном она чувствовала себя отдохнувшей, лёгкой и какой-то пустой. В голове не было ни единой мысли и, если бы с ней кто-то заговорил, то в ответ услышал бы собственное эхо. Она аккуратно заправила постель, приняла душ, уложила волосы и вышла в гостиную. Но стоило увидеть стопки размелованных лоскутков на столе, как спасительный вакуум внутри неё схлопнулся: девушка кулём осела на пол и заплакала. Она только сейчас со всей ясностью осознала, что до отбытия экспресса в Мареград осталось меньше суток, а ей совершенно нечего сказать правозащитникам. Прошлой ночью оборвалась ещё одна ниточка. Меральда ревностно осматривала каждую точку, каждый штрих, пока всё вокруг не превратилось в смазанное пятно от неперестающих слёз. А потом уснула, упёршись лбом в ворох бездарно испорченного тряпья, убеждённая ордой печатных фактов в полоумии профессора Вана Орисо.
— Чего ревёшь? — своим появлением Алес заполнил всю комнату неуместной жизнерадостностью, дешёвым фарсом по сути. Его лицемерие носило хронический характер, но сейчас, когда внешние проявления их чувств заняли противоположные концы розы ветров, девушке захотелось сделать ему по-настоящему больно. Содрать эту улыбчиво-снисходительную маску, вывернуть наизнанку и перебирать оголённые нервы, точно струны, пока правда не смоет остатки спеси с его лица. Ткнуть, как нашкодившего котёнка, в собственную ненужность. Брошенный матерью, сосланный из роскошного дворца в трущобы, ненавидимый братом и невостребованный в профессии, он таскался за каждой юбкой, подменяя желанием и страстью само понятие любви. Но ни одного слова так и не сорвалось с её языка. Меральда сидела, упёршись коленями в пушистый ковёр, и только громче захлёбывалась рыданиями. Когда профессор
— Умная девочка, — похвалил её Алес, впрочем, без насмешки. — Дыши носом. Так проще успокоиться.
Он перенёс обмякшее тельце девушки на диван, а сам пристроился рядом, на краешке. Подозрительно нахмурился, откидывая прядь с побагровевшей щеки, и строгим родительским тоном повторил вопрос:
— Что случилось?
Поперёк горла встал жёсткий, давящий комок. Студентка боялась, что истерика возобновится, стоит ей попытаться протиснуть через него любой звук. Поэтому просто зажмурилась, продолжая часто и глубоко дышать.
— Не можешь говорить?
Меральда кивнула.
— Запиши трансляцию. Голосовую, визуальную, полную, если хочешь. Давай, — раздался щелчок и холодный металл с настойчивостью преданного пса ткнулся в её предплечье.
«Ван Орисо был неправ» — говорилось в записке, но девушка не смогла сдержать эмоций. Слова пропитались горечью и безнадёгой, как обеденная салфетка пролитым супом.
— Загрузи свои библиотечные трансляции в картридж, посмотрю свежим взглядом.
Роз разместил прямоугольную пластинку на столе, включив открытую раздачу. Теперь он мог листать записи в точности как страницы книги. Меральда повернулась набок, поджав коленки и обхватив руками живот. Она наблюдала, как мужчина вдумчиво раскладывает карточки по столешнице, будто какой-нибудь пасьянс. Несколько раз подходил к ней, уточняя некоторые помарки, просил дорисовать испорченные влагой чёрточки, с дотошностью выводил углы и размытые линии. Девушке следовало исполниться благодарностью, но все чувства куда-то утекали через надсадно болящую брешь в центре груди. В конце концов, текстильная пародия на старинную рукопись превратилась во внушительную стопку, сложенную в правильной последовательности. Алес бережно подхватил её и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Вернулся уже с пустыми руками, опустился на корточки, прямо напротив ничего не выражающего лица ученицы, и скорбно покачал головой. Наверное, ждал, что Меральда снова на него накинется, но она лишь бесцветным голосом спросила:
— Что будете делать с тряпками?
— Не люблю оставлять улики. Постираю и отнесу няне, в большом хозяйстве всегда пригодится.
— Давайте я постираю, — студентка приподнялась, но Алес Роз удержал её за плечо.
— Лежи уж, восстанавливай нервишки. Нам ещё в таверну ехать.
Время ощущалось как река, прорвавшаяся через плотину. Оно неслось наперегонки с ветром, грохочущее, неуправляемое и безжалостное, а самое пугающее, что ни у кого не было шансов отстать. Время в сущности являло собой пятую стихию, первозданную и такую же опасную, как вода, огонь или воздух. Меральде казалось, что сломанной плотиной стала она сама, вынужденная считать секунды, каждая из которых стучала в голове тревожным набатом. Встретиться с инженером ей удалось уже после полудня. Иона забаррикадировалась в комнате и велела никого не пускать. Ученице повезло, ведь её спутник способен был договориться даже с химерой, чего уж говорить об опрятной хозяйке самого убыточного заведения в городе. Правда, сейчас, пока на втором этаже проживали туристы, харчевня на первом никогда не пустовала. И некоторые посетители с интересом поглядывали на девушку, наряженную в огромное чёрное пальто и со странным конусом на макушке. Близилось время обеда и Меральда вызвалась отнести кушанья замкнутой постоялице. Две подавальщицы и без того крутились по залу с вымученными, будто приклеенными, улыбками. Флетчберг открыла не сразу, сначала убедилась, что человек за дверью обладает женским голосом, а потом долго рассматривала прибывшую сквозь щёлку.
— Бесстрашная овечка, — резюмировала инженер, распахнула свой последний бастион, воровато огляделась и втолкнула девушку внутрь. Убедившись, что все замки надёжно заперты, она забрала у Меральды поднос и плюхнула на стол. Колченогий предмет мебели пошатнулся и ворчливо скрипнул. Он стоял поперёк комнаты, подпёртый с одной стороны кроватью, а с другой — стеной. Такие же шаткие стулья расположились у зашторенного окна и расстояние между ними предполагало, что раньше стол находился там. Иона забралась на койку с ногами и невозмутимо принялась за еду. На ней были широкие штаны с карманами и льняная безрукавка, волосы собраны в тугой пучок, а на лице — ни грамма косметики.