Veritas
Шрифт:
«Твоей любви, милый Иисус, требует моя душа, она горит и вздыхает, снедаемая любовью…» Поистине, с горькой иронией подумал я, это самые правильные слова для таких прожженных шпионов, как этот оркестр. Однако еще более точными показались мне следующие строфы, с которых
«О раны, жизнь небесная, победное пиршество любящего Господа, откройте свое сердце!»
С каким удовольствием открыл бы я сердце, запутавшееся в паутине подозрений, прекрасной Камилле, хормейстеру! О да, однако прежде я займусь душой Гаэтано Орсини. Вскоре у меня появится возможность вытрясти из него все, что мне нужно знать.
– Четверо уже умерли, и, если с Угонио что-то случилось, ты будешь следующим!
– Четверо умерли? Угонио? Да о ком вы говорите?
После репетиции Симонис, Пеничек и Опалинский подстерегли идущего домой Орсини.
Когда я рассказал Симонису об исчезновении Угонио и сказал ему, что необходимо срочно допросить Орсини, мой помощник сразу же помчался на квартиру к Опалинскому и уговорил его заключить мир с Пеничеком.
– Мы должны держаться вместе. Если мы начнем высказывать друг другу обвинения, все будет кончено, – сказал он ему. Да и ярость поляка уже поутихла: он тоже понял, что в отчаянии из-за смерти Коломана Супана, которая могла быть и вовсе несчастным случаем, слишком поспешно решил обвинить младшекурсника.
Готовые на все, трое студентов окружили молодого кастрата. Орсини до смерти испугался, когда увидел, что ему угрожают гора мышц в виде статного поляка, каланча Симонис и хромой очкарик Пеничек. Последний в темноте мог сойти за чудище из преисподней, со своей хромой ногой.
Я удовольствовался тем, что показал им жертву, а затем спрятался за углом. В вечерней тишине я хорошо слышал вопросы и ответы.
– Неважно, если ты не захочешь называть имена остальных, мы их и так знаем. Коломана уже не спасешь, но ты должен сказать, где осквернитель святынь, иначе распрощаешься кое с чем другим: со своей душой! – пригрозил грек.
– Осквернитель святынь? Заверяю вас, что вы ошибаетесь, я не тот, кого вы ищете, я ничего не знаю о том, о чем вы меня спрашиваете, прошу вас! – умолял Орсини.
По знаку Симониса Опалинский нанес ему удар в области живота. Орсини согнулся пополам. Затем поляк ударил его тыльной стороной ладони по правой щеке, в то время как Пеничек с моим помощником схватили его сзади. Младшекурсник запрокинул голову кастрата назад, а Симонис заломил ему руку за спину. Несчастный певец, наверняка слабо знакомый с такими техниками преступного
– Забирайте, забирайте все деньги, какие найдете… Их не много, но и не мало. Прошу вас, не убивайте меня!
– Похоже, мы друг друга неправильно поняли, – настаивал Симонис, – мы хотим знать, где Угонио, осквернитель святынь. Он ведь должен был прийти к тебе? Или вы договаривались встретиться где-нибудь за городом? И что ты мне скажешь по поводу двух повешенных?
– Какое это имеет отношение ко мне? Я ненавижу леса! Я почти никогда не покидаю города. Повторяю, – дрожащим голосом говорил он, – я даже не знаю, о ком…
Опалинский нанес ему еще пару ударов в живот.
– С нас довольно твоего бессмысленного нытья, понятно тебе? – прошипел грек, пока Ян продолжал мучить его. – Угонио – это тип в вонючем плаще. Ворует реликвии. Не надо рассказывать мне, что ты уже забыл о нем…
Для порядка Яницкий еще несколько раз сильно ударил еги по щекам. Орсини вскрикнул и получил град ударов, при этом в рот ему затолкали кусок куртки. Борьба была до смешного неравной.
– У меня есть с собой немного денег, забирайте все, – еще раз предложил Орсини.
– Еще одна попытка, – повторил Симонис, оставаясь глухим к просьбе, – Угонио, я имею в виду того человека, который говорит несколько странно… ну же, вспоминай!
– Я отведу вас к себе домой, если хотите, там у меня есть еще деньги… – ответил кастрат, что принесло ему только шесть или семь ударов по голове.
– Спроси его, знает ли он, по крайней мере, где живет Угонио, – предложил Опалинский.
– Верно. Ты слышал, что сказал мой друг?
Молчание. Орсини плакал. На всякий случай Ян отвесил ему парочку оплеух, которые, однако, не принесли желаемого результата: кастрат, теперь, очевидно, совершенно растерявшись, принялся негромко молиться. Эта реакция казалась слишком непроизвольной, чтобы быть наигранной.
– На сегодня мы тебя отпустим. Но если узнаем, что ты лжешь, и тем более если ты расскажешь кому-нибудь о нашем разговоре, то тебе сильно не поздоровится.
Орсини, согнувшись, сел на землю. Мне стало больно оттого, что несчастный музыкант оказался беспомощен перед силой троих студентов, словно масло перед горячим ножом. Но потом я вспомнил о мертвых студентах и Угонио, и сочувствие к Орсини исчезло.
Трое удалились по направлению ко мне и, махнув мне рукой, пробежали мимо. Я последовал за ними почти сразу, изо всех сил стараясь не топать по мостовой, чтобы Орсини не заметил, что при его искусном избиении присутствовал четвертый (и очень хорошо известный ему!) человек.
– Есть три варианта: либо он хитрец, либо крепкий орешек, или же вы ошиблись, – заметил перед уходом Ян Яницкий-Опалинский.
Отпустили мы и Пеничека. Затем мы с помощником направились домой, в монастырь Химмельпфорте.