Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв.
Шрифт:
— Послушайте, вы не ошиблись, — говорит ему один из носильщиков.
«Ну нет, тебе не удастся провести меня», — думает про себя слепец и отвечает:
— Кого ты обманываешь? Ведь я же слышал, как вы пели: «Нохо, нохо!»
И продолжает следовать за чужими носилками.
Но тут с другой стороны вновь слышится песня:
Эй ты, слепец! Иди сюда! Нохо, нохо, нохо! Как говорят, Нольбу богат И потчует на славу. А не накормит нас Нольбу — Сумеем мы и сами ЕгоОпустив похоронные носилки во дворе Нольбу, носильщики закричали:
— Эй, Нольбу! Коли быка, готовь обед на сто человек!
А старший отпрыск умершего молвил:
— Мы прибыли сюда из Цзяннани, дабы предать земле прах усопшего родителя в том месте, где сейчас стоит твой дом. Поэтому сноси немедля дом и пусти в продажу все свои поля. А мы положим здесь надгробную плиту, поставим у могилы пару каменных столбов да жертвенник для вознесения молитв духу предка и уйдем.
— Нольбу! — снова загремели сердитые носильщики. — Если отдашь нам десять тысяч лянов, мы обещаем унести носилки обратно. Тогда тебе не о чем будет тужить. Ведь «без покойника похорон не бывает»!
«Они, пожалуй, правы», — подумал Нольбу. Спешно продал он за бесценок свои земли и после долгих уговоров и призывов к сочувствию сошелся с носильщиками на трех тысячах.
Носильщики подняли погребальные носилки и зашагали прочь. Но тут Нольбу догнал их и спросил:
— Скажите, в других тыквах тоже нет сокровищ?
А те в ответ:
— Что в каждой тыкве, про то мы не ведаем. Но золото в одной из них есть непременно.
«Ага, все-таки есть золото!» — обрадовался Нольбу и сорвал следующую тыкву.
Плавно ходит пила. Ну, наддай! Сама пошла!Мерно ходит то взад, то вперед пила.
Крак! — с треском разошлись половинки тыквы, и из нее хлынула толпа шаманок, собравшихся, наверное, со всех восьми провинций. Тотчас загрохотали барабаны, зазвенели гонги, и шаманки принялись на разные голоса заклинать духов.
Одна из них выкрикивала:
— Молю, из Мира чистого явись, дух Тэбуджин! [218]
Молю, явитесь, сорок государей-драконов и восемьдесят тысяч небесных владык!
218
Тэбучжин — языческая богиня, которой молились корейские шаманки.
Владыка моего жилища, хранитель дома с черепичной крышей! Владыка твоего жилища, хранитель дома, крытого соломой! Владыка этого жилища, хранитель соломенного шалаша! Вас заклинаю я, явитесь друг за другом!
Три владыки Очага: первый владыка — семнадцати лет, средний владыка — двадцати семи лет и последний владыка — пятидесяти семи лет! Молю, явитесь!
Другая шаманка пела:
На храме хранителя стен городских Зачем ты кукуешь, кукушка? Ответила птица: «Чтоб древний самшит Оделся зеленым нарядом». Подумала я: «Неужели на нем Опять заколышутся листья?» О духи зеленых развесистых ив И горныхА третья заклинала так:
О ветер! О луна! Дух Лунного сияния! Вас заклинаю: помогайте всем его делам — ежечасно, Ежедневно, двенадцать месяцев в простом году и тринадцать в високосном! Духи кумирен Ангвандан и Куксудан! Дух кумирни полководца Чхве Хёна [219] на горе Тонмульсан! Дух кумирни Агиссидан на Вансимни! Молю вас, будьте к нему благосклонны!Глядя на все эти священнодействия шаманок, Нольбу сморщился, словно кошка, попробовавшая уксуса.
219
Чхве Хён (1316—1388) — известный корейский военачальник.
Покончив с заклинаниями, шаманки набросились на Нольбу и принялись колотить его в грудь своими барабанами, да так, что у него искры посыпались из глаз. В гневе и отчаянии Нольбу взмолился сквозь слезы:
— За что это вы меня? Уж если помирать, так знать хотя бы, за какие прегрешения, не было б обидно. Смилостивитесь, пощадите!
— Эй, ты, Нольбу! — закричали шаманки. — Не о твоем ли благополучии мы так усердно молили духов? Выкладывай живо пять тысяч лянов, и ни монетой меньше. А будешь упрямиться — снесем тебе башку!
Насмерть перепуганный Нольбу отдал шаманкам пять тысяч лянов и, всячески умоляя оставить его в покое, выпроводил их наконец со двора, а затем в ярости изрек:
— Если удача — так большая, коли крах — то полный! Попробую распилить еще одну тыкву!
И стал уговаривать Заячью Губу:
— Тыквы, которые ты до сих пор пилил, не принесли удачи, и виной тому судьба. Тебя теперь никто не станет упрекать, так что пили спокойно.
Но Заячья Губа заупрямился:
— А если я после твоих тыкв захвораю? Кого тогда я буду просить о помощи? Нечего говорить вздор. И так всем известно, что ты пустомеля.
Как ни упрашивал Нольбу Заячью Губу, тот ни в какую не соглашался.
— Найди себе работника поудачливей, а меня, несчастливого, не проси!
— Экий ты, право! — сказал Нольбу. — Уж если я пообещал больше не упрекать тебя, то так и будет. Отколоти меня, как последнего пса, если я еще раз затею ссору!
И он дал Заячьей Губе еще двадцать лянов сверх тех, которые были положены ему по уговору. Лишь после этого Заячья Губа, как бы нехотя взяв деньги и сунув их в поясной мешочек, принялся за работу.
Плавно ходит пила. Ну, наддай! Сама пошла!Не допилив до конца, они попробовали заглянуть в тыкву: там виднелось что-то желтое. Нольбу это понял по-своему и, обрадованный, проговорил:
— Эй, Заячья Губа! Ты видишь? Тыква-то и впрямь полна золота. Давай скорее допилим ее!
Крак! — тыква развалилась, и — о Небо — оттуда, словно горох, посыпались коробейники, все с ярко-желтыми коробами на плечах.
Ошарашенный этим зрелищем, Нольбу обратился к коробейникам с вопросом: