Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв.
Шрифт:
— Послушайте, почтенные, что это у вас на плечах? А те в ответ:
— Там у нас стекло.
— Какое такое стекло?
— Ручные зеркальца и зеркала, подзорные трубы, увеличительные стекла для разглядывания картинок, а также наказания для тебя [220] . Смотри, какие тут все чудесные картины! Просто загляденье! Вот вид Яшмового пруда, вот возлюбленная Ли Сона [221] — прекрасная Сукхян и любимая наложница танского государя — Ян-гуйфэй, тут же подруга чуского правителя — красавица Юй и наложница Люй Бу — Дяочань! [222] А это восемь чудных фей [223] : принцессы Нанъян и
220
Каламбур: слова «стекло» и «наказание» в корейском языке звучат одинаково.
221
Ли Сон — персонаж анонимной корейской «Повести о Сукхян».
222
Люй Бy, Дяочань — персонажи романа Ло Гуаньчжуна «Троецарствие» (XIV в.).
223
Восемь чудных фей. — См. примеч. 93.
От гама, поднятого коробейниками, у Нольбу волосы стали дыбом на голове. Желая поскорее испробовать другую тыкву, он дал коробейникам три тысячи лянов и стал их уговаривать:
— Послушайте меня, почтенные. Я из-за этих тыкв совершенно разорился. Три тысячи, конечно, не большие деньги, но если вы их сложите со своими, вам на дорожные расходы хватит. Ушли бы вы поскорее... А я испытаю еще одну тыкву.
Тогда коробейники пошептались меж собой и так сказали Нольбу:
— В следующей тыкве, кажется, уйма золота и серебра. Так что не сомневайся и пили.
Сказали и вмиг исчезли.
А Нольбу снова взялся за пилу.
Плавно ходит пила. Ну, наддай! Сама пошла!Все глубже врезается в тыкву пила... Крак! — и из тыквы устремилось наружу бесчисленное множество людей в масках. Они тотчас же принялись бесчинствовать, громко распевая:
О ветер! О ветер! Откуда ты дуешь? Не с юго-востока ли ты прилетел?— А теперь, — закричали маски, — давайте грянем песню с рифмой «башня»!
Жестокими царями Цзе и Чжоу Возведены две Яшмовые башни. Царь Чжоу дни и ночи развлекался С наложницей Дацзи в Оленьей башне. В далекой дали высится на юге Прославленная Фениксова башня. А там, в Гусу, уж так пленяет взоры Владыкой У воздвигнутая башня. Незыблемой останется навеки Прославленная Фениксова башня. Из благовонных балок кипариса Воинственный У-ди построил башню. Дано названье «Воробья из бронзы» Воздвигнутой при Цао Цао башне. Как много их построено на свете! О тысяча и десять тысяч башен!— Хватит про башни! Примемся теперь за Нольбу!
С этими словами маски набросились на Нольбу, схватили его за шиворот и повалили на землю.
— Ой, ой! Зачем так, уважаемые маски? Молвите только словечко — все сделаю по-вашему!
— Мерзавец Нольбу! — крикнули маски. — Что тебе дороже: деньги или жизнь?
— Сначала появился человек, а потом уже деньги. Как же деньги могут быть дороже?
— А коли так, выкладывай без промедления пять тысяч лянов!
Делать нечего; отдал Нольбу маскам пять тысяч лянов и сказал:
— Денег я вам дал столько, сколько вы велели. Прошу вас, расскажите мне теперь про содержимое остальных тыкв.
На это маски ответили так:
— Что в прочих тыквах, мы не знаем, но золото в одной из них есть, вне всяких сомнений. Если ты распилишь все тыквы, то непременно найдешь его.
И с этими словами исчезли.
Слова
Но тут Заячья Губа с притворным участием стал убеждать Нольбу:
— Брось ты эти тыквы! Как можно верить каким-то маскам? «Выворачивать мошну, когда навалится беда», — положим, дело обычное, но я не в силах смотреть, как тебя колотят.
— Пустяки! — отвечал Нольбу. — Деньги у меня еще есть, попробую рискнуть: распилю все оставшиеся тыквы. Посмотрим, чем все это кончится...
— Раз уж таково твое желание, — сказал Заячья Губа, — не смею препятствовать. Но я бы на твоем месте еще не раз подумал, прежде чем пилить эти тыквы.
Тогда Нольбу в сердцах швырнул Заячьей Губе еще десять лянов и принялся за следующую тыкву.
Плавно ходит пила. Ну, наддай! Сама пошла! Как распилим нашу тыкву, Пусть на этот раз увидим Небывалые богатства, Золото и серебро!С шумом упали наземь половинки тыквы, и из нее вырвалась толпа бродячих танцовщиц и музыкантов. Колотя в свои бубны, они с гиканьем и кривляниями распевали:
Я лунною, светлою ночью Брожу средь осенних утунов. Свежа во мне память о милом, — Наверно, и он меня помнит! Пою: «На-ни-на! О горы!»Едва смолк хор, как одна из танцовщиц завела «тхарён»:
Неторопливым шагом прохожу Я через горный перевал Паксок. Вот ива, мне знакомая давно. Не про нее ли сказано в стихах: «Заезжий дом — в тени зеленых ив, Прекрасных обновленною красой?» Я сам к ее высокому стволу В былые дни привязывал осла. «Шел утром дождь над городом Вэйчэн, И уличная пыль увлажнена». Ручей сверкает брызгами дождя; Я в нем когда-то ноги омывал. Привет тебе, великолепный Терем! Приветствую тебя, Сорочий мост! Пятнадцатою ночью января, Когда вы поклоняетесь Луне, Не забывайте чтить отца и мать! Они вам подарили плоть и кровь. Как им воздать за их бесценный дар, Неизмеримый, словно небеса? Печален и уныл конец зимы. Но в Дни холодной пищи [224] , в феврале, Когда мы душу Цзе Цзытуя чтим, Сойдет на горы дальние весна И оживет сожженная трава.224
Дни холодной пищи — три весенних дня поминовения усопших, когда не разрешалось разводить огонь в очагах.
Цзе Цзытуй (VII в. до н. э.) — сановник, обиженный на своего правителя, уйдя со службы, укрылся на горе Мяньшань и отказывался возвратиться ко двору; чтобы вынудить Цзе Цзытуя покинуть свое убежище, правитель приказал поджечь лес на горе Мяньшань, однако сановник предпочел сгореть заживо.
Пока одни танцовщицы поют песни или декламируют старинные стихи, а другие распевают застольную, выделывая при этом всевозможные фигуры, взглянем на бродяг-музыкантов. Вот они все в ярко-желтых косынках и бамбуковых шляпах швырнули наземь свои дорожные котомки и под неистовый грохот барабанов пустились в пляс, покачивая в такт музыке бедрами и заигрывая с танцовщицами.
Так они прошлись по кругу раз и два и вдруг увидели Нольбу.
— А, вот ты где! — завопили бродяги и, схватив Нольбу за руки и ноги, принялись таскать его по земле, будто соху.