Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв.
Шрифт:
Можно было подумать, что в доме ждут по меньшей мере королевского посланника со свитой: такая закипела всюду работа.
Добела обдирали рис и варили его так, чтобы он был не слишком жидок и не слишком крут. Накладывали на блюда куски жареной говядины, жаркое из бычьего сердца, минтай, устриц, маринованных моллюсков и соленые жабры. Расставляли тарелки с пареной говядиной и мелкими ломтиками вареного мяса, с тонко нарезанными свежей рыбой и сырым мясом, уксус с соей и приправу. Наполняли миски всевозможными овощами, густо наперченным и жаренным в масле мясом, маринованной
Проворные слуги внесли заставленные снедью столики в комнату, почтительно поставили перед гостем, и один из них извиняющимся тоном произнес:
— Госпожа покорно просит простить ее за скромное угощение: обед готовили в спешке.
Отродясь не видывал Нольбу такого богатого стола, и у него тотчас же пропала охота есть. Лишь разбив вдребезги обеденный столик, Нольбу смог бы найти утешение. Схватив ложки и палочки для еды, он принялся что есть силы колотить ими по столу.
— Сколько же вы отдали за все эти посудины? А чашки ваши чересчур велики, миски слишком широки, соусники малы. Тарелки должны быть помельче.
Проговорив это, Нольбу пуще прежнего заколотил по столику.
Супруга Хынбу осторожно заметила:
— Китайский расписной фарфор — вещь хрупкая, того и гляди, сломается. Прошу вас, не стучите так сильно!
— Ах, так! — рассердился Нольбу. — Обойдусь и без твоих яств.
И он с силой ударил по столику ногой. Столик рухнул, загромыхали соусники, зазвенели осколки тарелок и чашек, дробно застучали по полу ложки и палочки, во все стороны побежали ручейки бульона.
— Послушайте, деверь! — проговорила супруга Хынбу. — Пусть вы недовольны, но зачем же бить посуду? Бейте, коли на то пошло, людей!
Подняли с пола сломанный столик, подобрали осколки разбитой посуды и куски раскиданной пищи, все насухо вытерли тряпками и полотенцами.
— Вареный рис!.. Какая это драгоценность! А вы опрокинули столик с рисом! Когда рис подают королю, его называют «сура»; когда его вкушает янбан — это «чинджи», когда рис ест слуга — он называет его «ипси», промеж друзей ему имя «пап», а когда рис предлагают духам предков, его называют «чинме». Вот он в каком почете, этот рис! Если о вашем поведении проведают в деревне — тотчас же прогонят из села с позором. Если это дойдет до уездных властей, вам непременно дадут палок. А уж коли узнают в губернской управе, не миновать вам ссылки.
А Нольбу в ответ:
— Коли и вздумают изгнать меня из села, то вместо старшего брата прогонят младшего. Коли будут бить палками, то не меня, а младшего брата. Решат отправить в ссылку — опять же вместо меня упекут брата или его детей.
Но вот показался и сам Хынбу. С благоговением он пал ниц перед старшим братом.
— Неужто к нам пожаловали, братец?
И по лицу Хынбу побежали слезы.
— Ты что? Получил уведомление о чьей-нибудь смерти, что ли? — проговорил
Позвал Хынбу слугу и отдал распоряжение:
— Подай другой обед господину!
Затрясся в ярости Нольбу.
— Слыхал я, будто ты, негодяй, повадился нынче шататься по ночной росе!
— Какая ночная роса? — оторопел Хынбу.
А Нольбу с бранью продолжал:
— Расскажи-ка, сколько раз ты таскался по ночной росе и много ли награбил?
Испугался Хынбу:
— О, зачем вы так говорите, брат?
И подробно рассказал старшему брату обо всем случившемся.
— Коли так, давай-ка оглядим твой дом получше!
С этими словами Нольбу, сопровождаемый хозяином, отправился бродить по дому и все выглядывать. Увидел Нольбу все богатства брата, и в груди его зажглась лютая зависть. А тут еще вдобавок показалась Лунная фея.
— Кто эта женщина? — спросил Нольбу.
— Это моя наложница.
— Что? Твоя наложница? — вознегодовал Нольбу. — Не рассказывай небылиц и отправь ее ко мне!
— Эта красавица пожалована мне самим повелителем ласточек из Цзяннани и уже была моей. Отдать ее вам было бы неудобно, — отвечал брату Хынбу.
— Пожалуй, верно, — согласился Нольбу. — А как называется вон тот славный шкафчик?
— Это платяной шкаф — хвачходжан [215] .
— Тебе эта штука не подходит. Отошли ее ко мне.
— Ой, ведь я даже еще и не притронулся к нему!
— Ах, негодяй! Мое это твое, а твое — это мое. Твоя жена — моя жена, моя жена — твоя. Разве это имеет значение? Но бог с тобой, не хочешь отдать мне свою бабенку — не надо. А вот этот хвачходжан ты отошли ко мне. Если же и его не отдашь, подпалю дом со всех сторон!
215
Хвачхочжан — платяной шкаф с разрисованными цветами дверцами.
— Хорошо, хорошо. Пришлю вам его со слугой, — молвил Хынбу.
— Какие там слуги! Тащи-ка этот шкаф сюда. И дай веревку. Я сам понесу его.
Делать нечего: пришлось Хынбу перевязать шкаф веревкой. А Нольбу, скинув верхнее платье, положил его на шкаф, затем взвалил шкаф на спину и зашагал восвояси. Но по дороге забыл название и вернулся к дому Хынбу.
— Эй! Как, говоришь, этот шкаф называется?
— Хвачходжан, — напомнил ему Хынбу.
Снова взвалил Нольбу шкаф на спину и, чтобы не забыть его названия, стал приговаривать в такт шагам:
— Хвачходжан-джан-джан.
Но когда перебирался через ров, встретившийся на его пути, название шкафа вновь вылетело у него из головы.
— Тьфу, черт! Как же он называется-то? Канджан, сонджан, чхонджан?.. Нет, все не то.
Так бормоча себе под нос, Нольбу подошел к своему дому. А навстречу уже спешит супруга.
— Ой, что это такое?
— Разве ты не знаешь?
— Как эта штука называется — не знаю, но она, право, недурна!
— Так ты и впрямь не знаешь? — спрашивает ее Нольбу.