Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв.

Древневосточная литература

Нольбу, предвкушая несметные богатства, без лишних разговоров вручил им задаток — двести лянов. Горбун и Заячья Губа поделили деньги пополам и принялись за дело. Приставив пилу к тыкве, Горбун затянул:

Плавно ходит пила!..

Заячья Губа подхватил:

Флавно ходит фила!..

— Дьявол тебя побери, Заячья Губа! — рассердился Горбун. — Что это еще за «фила»?

— Как же я могу хорошо петь с такой губой? —

стал оправдываться Заячья Губа. — Ну, ладно. Теперь постараюсь петь правильно, не беспокойся!

Снова затянул Горбун:

Эйёра! Ходи пила! Наддай сильней! Сама пошла!

А Заячья Губа прихватил рассеченную губу, и у него получилось следующее:

Эйёра! Ходи хила! Наддай хильней!..

— Ты что, негодяй, дразнить меня!.. — зашипел Горбун и залепил Заячьей Губе оплеуху.

— Да провалиться мне на этом месте, если я вздумал дразнить тебя! — обиделся Заячья Губа.

— Ай-яй, выходит, я тебя понапрасну стукнул?.. Ну, ничего. Когда ты в самом деле заслужишь пощечину, будем считать, что ты ее уже получил.

Утешив таким образом Заячью Губу, Горбун начал сызнова:

Эйёра! Ходи пила! Наддай еще! Сама пошла!..

Заячья Губа подхватил следом:

Эйёра! Ходи фила!

— Тьфу ты, скотина! — вышел из себя Горбун. — Кто за работу получил сполна? Кто чужой рис и вино жрал до отвала? Взялся пилить тыквы с сокровищами, а все гнусишь свое «ходи фила»! Смотри, не залепил бы я тебе и с другой стороны!

— Что ты все бьешь меня по щекам? — разозлился Заячья Губа. — Или на них написано, что меня можно колотить? Или я, может быть, какой-нибудь прощелыга, что ты то и дело закатываешь мне оплеухи? Как бы я сам не поправил твою горбатую хребтину!

Горбун немного струсил и заговорил примирительно:

— Ну, ладно, давай пилить. Только не говори «фила».

И он снова затянул:

Эйёра! Ходи пила!..

А Заячья Губа протяжным голосом стал вторить ему:

Эйёра! Ходи фила! Наддай еще! Сама фашла!

— «Эйёра! Ходи пила!» — поет Горбун.

— «Эх, ходи моя фила!» — старательно выводит Заячья Губа.

Между тем пила мало-помалу врезалась в тыкву.

Крак! — тыква с треском разделяется на две половины, и оттуда выходит янбан, который громким голосом нараспев читает первую главу «Мэн-цзы» [217] :

— «Мэн-цзы встретил лянского правителя Хуэй-вана...»

За ним показывается другой янбан, читающий первый том «Зерцала всеобщего»:

— «...Год двадцать третий. Сначала он назначил цзиньских сановников Вэй Сы, Чжао Ди и Хань Цзиня удельными князьями...»

Следом

появляется молодой янбанский отпрыск. Этот бубнит «Тысячесловие»:

217

Мэн-цзы (Мэн Кэ, 372—289 гг. до н. э.) — крупнейший из последователей Конфуция; его сочинения входят в конфуцианский канон.

— «Тянь — небо, Ди — земля, Сюань — темный, Хуан — желтый....»

Голову старого янбана украшала четырехугольная волосяная шапочка с открытым верхом, на голове молодого была бамбуковая шляпа, на отроке — халат с длинными рукавами.

Ошеломленный Нольбу спрашивает пожилого янбана:

— Где изволите держать государственный экзамен?

В ответ ученый господин набросился на Нольбу с бранью:

— Эй, Нольбу, подлое отродье! Отец и мать твои, подлые рабы, бежали тайно темной ночью и вот уже много десятков лет повсюду разыскиваются. Оценены они в три тысячи лянов. Немедля выкладывай деньги!

И тут же кличет слугу Опсве.

Невесть откуда взявшийся Опсве в мгновение ока скрутил Нольбу крепкой бельевой веревкой и, подвесив его повыше на старую сосну, принялся охаживать дубовым пестом.

А янбан тем временем допрашивал Нольбу:

— Сколько у тебя братьев?

— Один я, — отвечает ему Нольбу, у которого от страха помутился разум.

— И сестер нет?

— Есть три сестры.

— Сколько лет старшей?

— Нынче исполнилось двадцать два года.

— И она еще живет у тебя?

— Отдал в наложницы сеульскому богачу, который держит большие лодки на Хангане.

— А вторая? — допытывается янбан.

— Вторая, девятнадцати лет, в наложницах у сборщика налогов в Сеуле, в Чайном переулке.

— А где же третья?

— Третьей шестнадцать лет. Пока не пристроена.

Услыхав это, янбан обрадовался.

— Мне наскучило сидеть одному в тыкве. Покажи-ка свою сестру! Если она удалась лицом, возьму ее в наложницы.

Насмерть перепуганный Нольбу отправился за сестрой.

Представить сестру, когда она есть, — не задача. А вот что делать, если у вас ее и не бывало никогда?

Когда жена Нольбу узнала о распоряжении янбана, ей сделалось не по себе, и она с досадой проговорила:

— О том, как богато живет ваш брат, вы не обмолвились ни словом. Зато выдумали несуществующую сестру, и теперь этот янбан требует показать ее. Вот не было заботы!

Нольбу хватил себя кулаком по затылку.

— Так ведь я же и хотел опорочить Хынбу! Но почему-то с языка срывались совсем другие слова и имена!.. Придется тебе заплести девичью косу и показаться этому янбану хоть на минутку.

А жена в ответ:

— Как же я покажусь ему? Ведь он сказал, что хочет взять вашу «сестру» в наложницы. Скажите, что ее нет.

При слове «наложница» Нольбу затрясся от страха и, выйдя к янбану, стал умолять его:

— Пощадите ничтожного! Сестра испугалась и куда-то убежала.

Янбан страшно разгневался и рявкнул на Нольбу:

— Что значит «убежала»? Куда убежала? Найди немедля и приведи ко мне!

Пуще прежнего испугался Нольбу и стал потихоньку совать еще три тысячи лянов.