Вернись в прошлое и убей его
Шрифт:
– Но ведь вы же врёте, как дышете. Вместе с вашим типа пересидентом, – и этими словами прерываю её и выключаю компьютер. А в кассу вспомнил дефиницию с митинга «пересидент»!
–Круто! – говорит Померанец, вырубая бразузер «луковицу», особый и защитный, чтобы не опознали, и выходя из-за обратной стороны компьютера, где он скрывался, чтобы его не заметили и не опознали.
– На самом деле это всё блеф. У нас там в будущем никакая не демократия. А самый что ни на есть тоталитарный режим, – проговариваю по инерции, поскольку уже начал говорить правду.
– Не может
– Это просто твоя проекция, как свободного человека, ты и в других видишь только свободных. Однако я – раб. Ибо. Существует такой профессор Гольц. И он мной управляет.
Меня прорезает такая страшная боль, что теряю сознание. Гольц? – успеваю подумать. И назло врагу вру товарищу:
– Нет, у нас в будущем демократия и свобода, – успеваю ответить, но моим языком и губами словно руководит кто-то другой.
Враги или я сам
– Ты предал свою страну и своего вождя, и за это подлежишь смерти, – смотрит мне прямо в глаза Гольц и злобно жмёт какую-то кнопку. От боли пропадает всё. Еще раз пропадает всё. Когда же смерть?.. Белая пелена.
– Ты сдохнешь, а мы, твои враги, будем жить, – звучит закадровый голос.
Я вижу что-то страшное в метели и в вое ветра. Маленький младенец кричит, а ему клеймят лоб раскалённым железом. Младенец – это я сам. Я вижу словно со стороны, пока властные руки медсестры-нацистки держат головку, врач-садист быстро вводит в головушку маленького человека чип, а потом заляпывает заморозкой, без крови, дырку во лбу. Считается, что наркоз не нужен. Пусть младенец привыкает к боли и рабству. Наркоз дорог. Наркоз – привилегия высших сословий, начиная с высшего среднего класса.
Невидимый голос говорит: «Терпи, ты обязательно выдержишь», – я ему верю, потому что лёгкий ветер дует мне в лоб. ТЫ ВЫЖИВЕШЬ ВРАГИ УМРУТ.
Капли солнечной жидкости падают на брусчатку пола. Профессор-мучитель Гольц выливает что-то из бокала прямо на брусчатку пола. Потом отпивает из отлитого бокала:
– А хороший коньяк! Наши люди всегда как сыр в масле катаются!
Капли, которые пали на пол, становятся красными расползающимися шариками.
Я не понял сразу, но это, оказывается, палач профессор Гольц выливает коньяк из бокала прямо на брусчатку пола, камни окрашиваются красным, и капли прыгают ввысь, будто вопия к небу. Капли крови летят вверх, летят. Небо становится красным. Скоро рассвет или что-то похуже.
Небо превращается в моё лицо, но скоро гроза, тучи наступают. Кто-то прикладывает ко лбу тучи, и лоб шипит. Это мой лоб, понимаю, потому что лбу щекотно. Но мне не больно. Я слышу что-то.
– Просыпайтесь, вы можете, я знаю, вы можете, – повторяет надо мной ласковый голос, и я открываю глаза. – Вы сможете ожить и проснуться! – говорят мне. Я смотрю в оба.
На меня смотрят большие радужные кружки, меняющие цвет от зелёного, через синий и серый, к чёрному. Похоже, у меня зрительные галлюцинации. Моргаю глазами, открываю их снова. На меня продолжают смотреть те же глаза.
Кто-то говорит:
– Это Ася, – я поворачиваю голову
– Да, я компьютерщик и врач, – подтверждает с улыбкой молодая женщина. Понимаю, она подтверждает слова Померанца, те, которые я не понимал.
– Я видела вас по телевизору, – говорит она. Оказывается, через сложную цепочку знакомых и друзей она вышла на Померанца и нашла меня.
– Мы в дружественной больнице, – говорит Померанец. – Её руководитель тоже протестный. Стал недавно.
– Как раз в нужный момент, – говорю я. – Мне было очень хреново.
Девушка в ответ смущенно улыбается.
– Тебе стало плохо, потому что она пришла, – говорит мой друг Померанец.
– Я вас оглушила вот этим, – она показывает тонкий аппарат, наподобие белой планки для прочистки стиральной машины.
– Что это? – спрашиваю.
– Уязвитель, который выдаёт излучение.
– Уязвитель?
– Усилитель, вы не поняли. Хотя можно назвать и уязвитель, – подтверждает девушка.
Померанец мне ободряюще кивает.
– Она должна была разбалансировать твою биологическую систему защиты, чтобы вытащить из тебя чип-электрон.
– Электронный чип, – поправляет девушка.
– Как же я вас не заметил? – потираю лоб и тут же дергаюсь от боли. Девушка останавливает меня рукой:
– Пока не надо. Не трогайте. Я была сзади. Мне нужно было вас контролировать. Хотя я и не сторонница непременно везде и всегда женского руководства, – кокетничает она.
– Если совсем просто, она тебя оглушила сзади этой белой планкой, приставив к голове, а потом взяла ещё одной штуковиной, – и, пока Померанец говорит, девушка с улыбкой показывает белые почти невидимые очень тонкие щипцы, которые видимы только под определенным углом зрения: – А потом взяла, схватилась ещё одной штуковиной, и, пока ты лежал, вытащила из тебя этого червяка, – Померанец протягивает мне на ладони маленькую и ржавую металлическую деталь.
– Похоже, у вас в будущем тоже действуют враги демократии и свободы, но они, очевидно, в меньшинстве, если даже мы, люди на гораздо меньшей ступени развития, смогли нейтрализовать эти козни.
– Такая ржавчина была у меня в голове? – спрашиваю. Оба в ответ кивают.
– И что? Мной теперь никто не управляет?
В ответ оба опять кивают мне.
– Вы бредили профессором Гольцем, – говорит мне девушка.
– Как вас звать? – спрашиваю.
– Ася, – она отвечает. – Ася Кромлаева.
– Да, Гольцем. Его здесь нет? – встревоживаюсь и тут же спохватываюсь. – Ах, ну что это я. Ведь мы же сейчас в другом времени. Со своими друзьями. Ведь вы – мои друзья? – и оба в ответ кивают. – Вы – невероятные!
Оба мне в ответ кивают, а я отвечаю, не думая:
– Свобода, это святое! В моём времени у меня никогда не было друзей. Не было их.
– Не понял, – говорит Померанц, и тоже самое видно по глазам Аси.
– Я оговорился. Я просто ответил на языке будущего, что я вас люблю, – отвечаю, и на глаза у кого-то наворачиваются слёзы. Похоже, это я сам.