Вернуть мужа. Стратегия и Тактика
Шрифт:
когда для него как будто бы рушится мир.
Это называется отчаянием.
Душа в этот час полна падающих звезд.
Виктор Гюго «Человек, который смеется»
В отношениях есть два греха:
рвать живые отношения и
удерживать мертвые.
Мудрость
Вы когда-нибудь испытывали ощущение пугающего полета? Может, когда опускались на скоростном лифте или качались на качелях с большой амплитудой? И страшно, и захватывающе одновременно. Согласны?
Через полчаса я увижу маму, которую не видела с пяти лет. Я так этого хотела и так давно перестала ее ждать, что сейчас мучилась от переизбытка противоречивых эмоций. Я ее увижу. Она все объяснит. Или попытается объяснить. И я должна буду как-то это принять. Или не принять.
Мама живет в старом районе города. Когда-то это был двухэтажный дом с двенадцатью коммунальными комнатами. Теперь это капитально отремонтированный частный дом с четырьмя квартирами и ухоженным палисадником.
Долго не выхожу из такси. Не могу себя заставить. Таксист участливо спрашивает, обернувшись ко мне:
– Адрес правильный, девушка? Или мы не туда приехали?
– Правильный, - вздохнув, отвечаю я и выхожу из машины.
Павел Дмитриевич оказывается интересным мужчиной лет шестидесяти-шестидесяти пяти. Красиво седеющий брюнет с элегантной бородой и усами. Он широко распахивает дверь, словно все это время стоял и ждал за ней моего появления.
– Добрый день, Варя! Я могу вас так называть?
– радушно спрашивает он, моргнув подозрительно влажными глазами.
– Здравствуйте!
– выдавливаю из себя и переступаю порог.
В дверном проеме между прихожей и комнатой стоит женщина. Я смотрю на нее и сглатываю слюну, которая начинает быстро скапливаться во рту, словно я голодна, и мне показали что-то вкусное. У меня в сумочке с собой та старая фотография, которую я нашла год назад в день смерти бабы Лизы. Лето. Берег реки. Стройная блондинка в полосатом сарафане, босая, держит в руках босоножки. Подол платья мокрый. Она его выжимает, смеется и влюбленными глазами смотрит на моего отца, тоже босого и протягивающего к ней руки. Изображение чуть смазанное, словно кто-то делал снимок набегу. Мама.
Я совсем не знаю, что мне делать. Обнять ее? Вряд ли. Мама протягивает мне руку, но не для рукопожатия. Она просто ее протягивает в мою сторону и, не дождавшись ответного жеста, безвольно опускает.
Кроме тоскливых мыслей о детстве без мамы, о том, почему ее не было в моей жизни так долго, я всегда ловила себя на желании узнать, похожи ли мы. И вот сейчас я вижу свои болотно-зеленые глаза на чужом лице, не похожем на мое. И еще светлые кудри до плеч, словно я перекрасилась в блондинку. И все.
– Варя, - тихо говорит женщина (Варя, это мама!
– напоминаю
– Спасибо, что приехала. Проходи.
В большой комнате уютно и необычно светло. Мышильда назвала бы этот стиль скандинавским. Выбор цветов для интерьера напоминает северный пейзаж: утро бледное, туманное, песок белый и холодный, небо хмурое, свинцово-серое. Но такая палитра не угнетает и не печалит. Мятный, горчичный, бежевый, пшеничный цвета с легкими вкраплениями глубокого синего.
– Как у вас красиво!
– против воли вырывается у меня, когда я смотрю на серебристо-серую стену с огромной черно-белой фотографией в синей рамке. Это годовалая малышка в белом платьице, босиком стоящая на песке и поднявшая вверх, на фотографа, довольную мордашку, испачканную шоколадом, растаявшую плитку которого она держит в протянутых руках. Я никогда не видела эту фотографию. И это я.
Снова сглатываю, нервно оглядываясь на хозяев. Они стоят рядом. Павел Дмитриевич обнял маму за плечи, нежно поддерживая.
– Давайте-ка я угощу вас моим фирменным чаем!
– узнаю бодрый приятный голос, который слышала во время телефонного разговора.
– Уверен, он вам понравится.
Пока мамин муж накрывает чайный столик, мы сидим на креслах, затянутых белыми холщовыми чехлами, напротив друг друга, и молчим. Мама смотрит на меня, зябко кутаясь в синий плед крупной вязки. Кажется, ее тоже знобит от волнения.
– Индийский чай!
– торжественно объявляет Павел Дмитриевич, расставляя чашки.
– С молоком, кардамоном, черным перцем и имбирем. Не побоитесь попробовать? Пока вас... тебя ждали, сварил, соблюдая исходный рецепт.
Мои рецепторы тут же запускают программу удовольствия, предвкушая горячее и острое блаженство. Первый ж глоток вышибает из груди стон удовольствия: действительно, крепко, острее острого и сладко.
– Я знал!
– восхищенно говорит Павел Дмитриевич, напоминая мне средневекового алхимика, наконец получившего из свинца вожделенное золото.
– Я говорил, правда, Валя, говорил, что Варенька любит острое, как и ты. И в этом вы похожи!
Мама поднимает глаза на мужа и слегка хмурится, словно испытывает неловкость за его слова. Мужчина смущается и торопливо говорит:
– Я оставлю вас. Вам надо поговорить, спросить друг друга о многом. Не буду мешать.
Когда мы остаемся одни, я задаю самый главный вопрос. И это уже не претензия, что она когда-то ушла, не крик души, почему ушла, и не обвинение, почему вернулась. Это самый важный для меня вопрос на этот момент моей жизни, потому что на все остальные у меня есть хотя бы варианты ответов. А на этот нет ни одного. Совсем.
– Максим?
– говорю я, обжигая горло острой молочной субстанцией.
Мама наклоняет голову и внимательно смотрит на меня. В этом ее движении что-то вызывает беспокойство и кажется смутно знакомым.