Вернуть мужа. Стратегия и Тактика

Володина Жанна

– Машка не ошибка!
– вскинулась я, готовая вступить в схватку и с отцом, и со злобной совой.

– Я не говорил, что это Маша. Я сказал, что мы с Валентиной совершили ошибку. Я никак не мог смириться с тем, что она полюбила другого, а она... просто не справилась с чувствами, запуталась...

– Я вполне понимаю, как отец может не отдавать ребенка матери, - говорю я, наконец встретившись с папой взглядом.
– Но скрывать от одного ребенка, где его мать, а от другого, кто она...

– У Маши есть мать!
–

почти кричит отец. Ему никогда не хватало терпения довести диалоги со мной до спокойного финала. Все наши стычки начинались и заканчивались одинаково: я чего-то требовала (вымогала, по версии отца), а он сначала сопротивлялся, потом либо отказывал, либо орал, но все равно отказывал.

– У Маши есть мать, - тут же соглашаюсь я и вовсе не потому, что он кричит.

– Валя не возражала, что Маша будет считать Риту своей матерью, - выдавил из себя отец. Именно выдавил, иначе не скажешь.

– Как такое может быть?
– сопротивляюсь я обстоятельствам в частности и жизни в целом.

– Я не знаю, - папа встал и подошел совсем близко.
– Я, правда, не знаю, Варя. Я несколько лет приходил в себя. Если бы не моя мать... Я бы с тобой не справился. А Рита растворилась в Машке. Время от времени появлялись письма или открытки от Вали... Ей было трудно, она просила хотя бы редких встреч , просила дать возможность сказать тебе. Но я понимал: только откроем ящик Пандоры, и одна тайна потянет за собой другую...

Папа прижал меня к себе и стал гладить по голове. Он никогда не гладил меня по голове. Но я ему позволила. Стало тепло и горько. Тепло от осознания того, что его решение позволило мне стать смыслом жизни для бабы Лизы. Горько от того, что в этой жизни не было и не будет родной матери. И я в течение нескольких часов убедилась, что это было ее собственное решение. И ни папины злость и ревность, ни бабушкино благоразумие не утешали меня.

"Я переживу это!" - послала я сигнал сове, не сводящей с меня строгого взгляда. Главное - Маша.

– Мы должны сохранить эту тайну, - сказала я отцу, отстраняясь, но он не отпустил меня, продолжая удерживать в кольце теплых отцовских рук.

– Я-то смогу. Как-то получалось столько лет, - невесело усмехнулся он.

– И я смогу!
– поклялась я.
– Ей не надо этого знать. Рита не переживет, я понимаю.

– Рита не переживет что?
– раздается вопрос. В кабинете появляется моя мачеха и с потрясением смотрит на нас, обнимающихся.

– Варя!
– Рита с испугом смотрит на меня.
– У тебя что-то случилось? Что-то с Максимом? С тобой? С вами?

И хотя "что-то" и с Максимом, и со мной , и с нами, я отрицательно мотаю головой.

– Временные трудности, - смеюсь я, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать.

– Прекрасно!
– улыбается Рита и просит меня.
– Варя, вытащи сестру из ее комнаты. Пусть перестанет ломать комедию.

–

Сейчас!
– кидаюсь я к двери.

– Стой!
– папа удерживает меня за руку и пожимает ее, словно поддерживая меня и себя.
– От Риты мы скрывать не будем. Меня раздавит еще одна тайна. Тем более, когда Валентина вернулась сюда надолго.

Рита меняется в лице.

– Валентина?
– спрашивает она папу.
– Она вернулась, а ты мне не сказал? А если она захочет...

– Не захочет!
– жестко говорит отец.
– Не посмеет!

– А про Варю посмела?
– Рита шевелит внезапно посиневшими губами.

– Я сама!
– кидаюсь я к Рите.
– Это я сама. Я заставила отца. Я хотела узнать, кто она и где она.

– Мы теперь не скроем, - бормочет Рита, спиной двигаясь к двери.

– Рита!
– папа делает шаг ей вдогонку.

– Не надо!
– машет она руками, словно отгоняет пчел.
– Не сейчас!

Рита почти бегом выходит из кабинета. Папа устало садится на кресло, словно все силы у него закончились.

– Ты рада?
– сухо спрашивает он.

– Чему?
– поражаюсь я.
– Ритиному страху и горю? Нет! Не рада.

Я выбегаю за Ритой, но нигде ее не вижу. Обходя участок, заглядывая в летнюю кухню, в беседку у пруда, выглядывая за ворота, я вспоминаю самое важное.

Мне восемь лет. Мы с Ритой купаем Мышильду. Она тогда еще не была Мышильдой. А была годовалой сестренкой Машей. Рита целует ее крохотные пальчики, а я щекочу животик. Машка хохочет-заливается. А Рита говорит: "Маша, скажи Ва-ря! Скажи! Назови свою сестренку по имени! Ва-ря!" Машка хохочет и ничего не говорит, только пыхтит, шлепая ладошкой по воде и визжа от радости, когда мы охаем.

Мне четырнадцать. Папа не отпускает меня на школьную дискотеку. Вовка мерзнет у подъезда уже почти час. Рита подмигивает мне и идет к нему в комнату. Через полчаса папа, прочитав мне лекцию о дурном влиянии низкопробной музыки на подростковые умы и незрелую психику, отпускает меня танцевать.

Мне семнадцать. И мне нельзя приходить домой позже одиннадцати. Я почти всегда укладываюсь во временные рамки, но... Сегодня так трудно расстаться с Максимом. Мы целуемся в подъезде, прощаясь десятки раз и так и не уходя друг от друга.

– Полдвенадцатого!
– ужасаюсь я, приложив ладошку к распухшим от поцелуев губам.

Часы в гостиной показывают без пяти одиннадцать. Папа читает в кресле. Рита вышивает в соседнем. Увидев меня, отец откладывает книгу и с удивлением смотрит на часы.

– Мне казалось, что уже больше, - хмурится он и, уходя в спальню, строго говорит мне.
– Ложись спать! Завтра рано вставать. Опять будешь капризничать.

Глядя на мое потрясенное лицо, Рита прикладывает палец к губам и, забравшись на стул, двигает стрелки часов вперед.