Вернуть мужа. Стратегия и Тактика
Шрифт:
– Мы говорим о моем муже, - выдерживаю его остывший строгий взгляд.
– Том человеке, с которым я хочу развестись. В этом случае он сначала муж, потом сын. Пожалуйста, перестаньте делать вид, что не понимаете почему.
Его взгляд заметно теплеет. Константин Витальевич даже берет меня за руку и начинает поглаживать тыльную сторону ладони большим пальцем.
– Варя, это в зарубежных фильмах и плохих книгах фигурируют нелепые условия брачного контракта. В Европе и Америке вообще другое гражданское право. Что ты себе надумала? Ты вполне можешь обратиться к любому юристу с вашим договором, и он подтвердит, что никаких подводных камней в нем нет.
–
– на всякий случай переспрашиваю, мгновенно устыдившись своего вопроса.
– Нет!
– ставит точку в этом вопросе Константин Витальевич.
– Спасибо!
– вкладываю в это слово скрытое извинение за саму ситуацию.
– Простите, Варя, - свекор встает с дивана.
– Надо сделать пару конфиденциальных звонков. Подождете несколько минут?
Киваю и улыбаюсь в ответ. Дождусь обязательно. Первый вопрос отпал, есть второй. Константин Витальевич выходит из кабинета, и я остаюсь одна. Откидываюсь на спинку дивана. Прохладная кожа холодит разгоряченное волнением тело .
До сих пор неловко: почему я решила, что в договоре есть какой-то подвох? Потому что не доверяю Максиму ровно неделю. И эта неделя стоила предыдущих девяти лет брака и семнадцати лет дружбы? Что сказала бы сейчас баба Лиза? Острое чувство потери захлестывает снова.
Год назад
Накануне баба Лиза пожаловалась на слабость и впервые в жизни отправилась спать до ужина. Я жила у нее третий день, Максим был в Москве в командировке. Каждый вечер он звонил мне, и мы долго разговаривали обо всем, рассказывая, что было у нас за день, устраивая в конце разговора шутливую перепалку:
– Люблю тебя. Пока.
– И я. Пока.
– Клади трубку.
– Ты первый!
– Нет, ты!
В этот день мы с бабой Лизой пересматривали ее фотоальбомы. Со времен детства и юности я уже успела забыть, какие они замечательные. Восемь лет мы жили с Максимом отдельно, навещая бабушку каждую неделю. Но когда Максим уезжал по делам, я тут же перебиралась к ней. На островок счастливого детства. Михаил Аронович тут же устраивал званый ужин. Они показывали мне очередное чудесное приобретение для фарфоровой коллекции. Мы разговаривали, что-то вспоминали, и я чувствовала себя взрослым человеком, которому волшебным, сказочным образом удалось встать на паузу в стремительно текущем потоке жизни. Просто попав сюда.
Самым ценным был дореволюционный альбом, принадлежавший когда-то еще родителям моего прадеда Василия Дымова. Темно-коричневая, потемневшая от времени кожа. Позолоченная накладка в виде трубящего в небесах ангела. В этом фотоальбоме было совсем мало фотографий. Бабушка говорила, что большая часть фотографий пропала во время гражданской войны.
Из тех, что остались, мне особенно нравилась одна. Кабинет-портрет прапрабабушки Варвары. Меня назвали в ее честь. На маленьком диване сидит, наклонившись к диванному валику, молодая женщина. Она левым локтем опирается на валик, в правой руке держит огромный букет, составленный из самых разных крупных цветов. Кудрявые волосы до плеч уложены волнами. На шее кулон на длинной цепочке. Фотография черно-белая, конечно, и мне всегда было интересно, какого цвета прабабушкино платье и ботиночки. Баба Лиза этого не знала, и я придумывала сама. Оно в моих фантазиях было то темно-зеленое, то насыщенно-синее.
На одном развороте с фотографией Варвары визит-портрет ее сына Васи, моего прадеда Василия, отца бабы Лизы. На маленьком креслице сидит трогательно пухленький малыш лет трех. Он в матросском костюме и плотных чулочках.
– Бабушка, - спрашивала я с надеждой.
– А где сейчас эти ботиночки? Можно мне взять их для своей куклы?
Бабушка мягко смеялась и сожалела, что ничем не может мне помочь.
Вторым по значимости для меня и первым для бабушки был красный бархатный альбом с металлической накладкой Медный всадник. Здесь были фотографии самой бабы Лизы, ее сестры, их родителей, моего отца и семьи Паперных.
– Ба, а почему твоих юношеских фото так много? Потому что твой муж был фотографом?
– в раннем детстве спрашивала я.
Бабушка грустно улыбалась и, подтверждая, кивала головой. Семейная легенда о моем дедушке, отце папы, была весьма короткой и скупой. Познакомились Лиза и Алексей еще в юности.
Михаил Аронович как-то рассказывал нам с Вовкой, что до революции обучение мальчиков и девочек было раздельным. С 1918 года Советская власть школы объединила, признав предыдущее разделение дискриминационным. Когда будущая баба Лиза в восемь лет пошла в школу, это было в 1947 году, школы страны три года как снова стали раздельными. Знаменательное знакомство произошло в 1954 году. Школы снова объединили, и они встретились. Отличница Елизавета Дымова, редактор школьной газеты "Пламя", и увлеченный фотографированием Алексей Градов, избранный комитетом комсомола школьным фотографом. Дружили, готовили вместе выпуски газет. После школы вместе поступили в институт на филологический факультет, планируя счастливое совместное будущее.
Что произошло потом? Почему мой папа в детстве сначала был Градовым, а потом стал Дымовым? Этого не знал даже мой отец. Бабушка попросила меня, когда я впервые задала ей этот вопрос, принять ее нежелание об этом говорить. И я приняла. Вопрос об Алексее Градове в нашем доме никогда не поднимался, фотографий его в наших альбомах не было.
Третий альбом был мною найден во время поиска первого: я очень хотела показать Мышильде ботиночки прадеда Василия. Мне было лет пятнадцать, а сестра уже ходила в школу. В альбоме были фотографии папы с молодой бабой Лизой, со мной, с Машкой, с Ритой. Их тоже было немного, но, в отличие от первого альбома, потерявшего свое содержимое в эпохальные периоды для семьи и страны, это малое количество было уже приметой времени. Изображения стали хранить на электронных носителях, и альбом постепенно перестал пополняться. Перелистывая страницы и улыбаясь себе, грудной, годовалой, первокласснице, я обнаружила еще одно фото. Оно краешком высовывалось из-за другого, того, на котором я с бабушкой на крыльце моей французской школы.
Лето. Берег реки. Стройная блондинка в полосатом сарафане, босая, держит в руках босоножки. Подол платья мокрый. Она его выжимает, смеется и влюбленными глазами смотрит на моего отца, тоже босого и протягивающего к ней руки. Изображение чуть смазанное, словно кто-то делал снимок набегу. Мама.
Тогда у нас с бабушкой состоялся долгий разговор. О маме. Я помнила ее, хотя последний раз отчетливо и осознанно видела в пять лет. Помнила черты ее лица, запах, ассоциирующийся с запахом какао и теплого молока. Мое детство было заполнено бабушкой и папой, в семь лет появилась Рита с новорожденной Машкой, ставшей года через три-четыре Мышильдой. Помню, как папа сказал мне, что мама ушла и что так надо. Я не поняла, кому надо. Мне? Ему? Поскольку выражение глаз папы было каким-то растерянным и печальным, я решила, что надо ей. Рите.