Вернуться в сказку
Шрифт:
В лаборатории стоит девушка. Как там её звали? Кимэма, кажется… В принципе, обычное имя для представительницы её расы. Сильфиды… Что за глупая раса! Пожалуй, даже ещё более бесполезная, чем люди. Как там проходили в школе, расы делятся по стихиям? К воде относятся эльфы, к воздуху — сильфиды, к земле — люди, к огню — вампиры, а к энергии — маги? Вроде, так… Кто вообще придумал это деление?
Кимэма поворачивается к Хоффману. Ярко-синие глаза девушки, неестественные для человека, но частые для представителей её расы, были испуганно распахнуты. И до графа еле доходит, в
— Ещё раз увижу тебя в таком виде — побрею налысо! — шипит Хоффман.
Девушка вздрагивает, потом всхлипывает. Через несколько секунд граф видит, что на глаза той навернулись слёзы. Плачет… Как же глупо… Как же противно…
Древняя магия не прощает слабость. Слабость должна быть эквивалентом смерти.
Хоффман показывает рукой на дверь. Девушка кивает и сжимается от страха, но медлит. Почему-то ещё не уходит. Странно… Обычно люди старались сбежать из-под начальства графа сразу же, как предоставлялась такая возможность. Или дело в том, что Кимэма — не человек?
— Слёзы — это слабость. А слабость противна. Противна, как ничто другое. Неужели ты думаешь, что я буду держать у себя, в Schreiendes Blut, созданной на мои деньги, моими силами, моими нервами, работников, которые мне до глубины души противны?
Сильфида вздрагивает, как от пощёчины. Потом сглатывает слёзы и обдумывает сказанное графом. Тот даже рад тому, что она не ушла. Боль возвращалась, и собеседник, который просто стоял и молчал, ничего не говорил, но находился рядом, оказался просто необходим.
— Противны до глубины души? — наконец, жёстко процеживает обиженная девушка. — Противной до глубины души я могу быть тому, у кого есть душа. У вас есть душа?
Георг Хоффман улыбается этому вопросу. Боль отступает, говорить становится легче. Смотреть тоже. Теперь можно и улыбнуться. Улыбнуться, а не оскалиться.
Древняя магия находится в человеке. Новая магия находится в природе.
— Есть ли у меня душа? Даже не знаю… Смотря что ты под этим имеешь в виду… — девушка вздрагивает, Хоффману нравится смотреть на её побледневшее лицо. — Знаешь, древние считали, что душа — это та магия, которая живёт в ней…
Сильфида вздрагивает. Она слышала про древние силы. Конечно, слышала. Кто же мог не слышать об этом? Разве что те, кто живёт на Земле… Кто сбежал из общего мира, расколов его на три части… Они давно уже забыли про всё это. Может, стоит напомнить и им?
— Древняя магия — тьма и зло. Разве можно верить ей?
Хоффман улыбается. Улыбка не сползает с его лица и тогда, когда тени окружают Кимэму. Даже тогда, когда слышен её крик. Крик исчезающей, пропадающей в тенях…
И в голове в который раз снова прозвучали те слова, звучавшие год от года, день ото дня:
Dorchadas — scr'in! 'Id'ionn Dorchadas go l'eir! Gach nach bhfuil dorchadas n'ar ch'oir a bheith ann!
Именно в этот момент проходит головная боль. Георг удивлённо трёт виски, замечая это. Боль никогда не отступала так быстро и так внезапно. В комнату протискивается
— Я слышала, кто-то кричал, господин Хоффман. С вами всё нормально?
Граф поворачивается. Девочка смотрит на него с искренним сочувствием, с искренним обожанием… Он готов всё отдать за этот взгляд. И уж точно с ней никогда не должно произойти ничего плохого.
— Всё в порядке, Юта. Чей крик ты слышала?
Девочка тихо пожимает плечами и шепчет: “Наверное, показалось…”, — а Хоффман подходит к ней и осторожно обнимает за плечи, говоря, что все кошмары, все ужасы остались для Юты в прошлом, что теперь у неё всё будет хорошо, что он не даст её в обиду. И Георг чувствует, что девочка верит в это. Хочет верить. И верит. Верит, в отличие от него самого.
Нет ничего такого, что не могло бы не возродиться! И древняя магия сможет возродиться!
На голос, прозвучавший в голове, граф не обращает никакого внимания. Он отводит Юту в её комнату, а потом идёт к себе в кабинет. Следует проверить кое-что. В его личном архиве обязательно должно быть личное дело той сильфиды. Не хотелось бы лишних проблем.
Проблем и так было предостаточно.
========== I. Глава тридцатая. Выживает лишь сильный, слабому суждено умереть. ==========
Выживает лишь сильнейший.
Остальным чего желать?
Чтоб под шелест вод вселенских
Снова тихо умирать?
Выживает лишь умнейший.
А другой — из сердца вон.
Он не нужен, кем бы ни был.
Он не нужен. Он чужой.
Выживает лишь хитрейший.
Тот, кто смог людей понять,
Тот, кто смог всех, всех на свете
Переврать и обокрасть.
Выживает только лучший.
Глупо думать о другом.
Грохот слышен, мир трясётся,
Мир боится, мир так слаб.
Всё чужое. Всё не наше.
Всё погибнет. Странно так…
И бессильны снова руки,
И без сил сегодня ты.
Как ты сможешь на поруки
Взять кого-то, кто слабей?
Выживать уже не нужно ль
В этом мире каждый день?
Может, станет тогда чуждой
Добродетель. Добрый смех?
Выживает лишь сильнейший,
Тот, кто, страх сумев познать,
Выживал. Боялся ль, верил?
Просто ждал иль воевал?
Выживает… Всё погибнет.
Всё погибнет, как не верь.
Только что-то будет вечным.
Может, это будет смерть?
В мире нет ничего важнее памяти. Памяти, что передаётся человеку на генетическом уровне. Памяти, которая нередко не даёт совершить той ошибки, когда-то допущенную кем-то, а иногда, наоборот, подталкивает к этой ошибке. Нет ничего опаснее памяти. Памяти, что захлёстывает человека с головой, не давая сделать глотка свежего воздуха. Памяти, которая убивает настоящее и будущее. И в мире нет ничего страшнее. Впрочем, опасной, страшной и важной может быть ещё совесть, и Вэлэриу радовался, что как раз совести у него не было. Ну… Или была спрятана так же глубоко, как и скромность у Джулии Траонт, способности к управлению государством у короля Генриха или короля Алана, честности и благородства у Теодора Траонта или, на крайний случай, щедрость у Георга Хоффмана.