Верный меч
Шрифт:
Единственным источником света был дормиторий монахинь, где сквозь щели дверного проема просачивалось слабое свечение. Один из постулатов Святого Бенедикта, заложенный в правила монастырского уклада, гласил: пусть огонь горит в доме братьев и сестер в течение всей ночи, символизируя вечный свет Господа нашего. И потому для тех, кто пренебрег своей обязанностью, кто заснул, когда пришел их черед смотреть за очагом, и позволил пламени истощиться и умереть, были предусмотрены самые суровые наказания. Я знал это слишком хорошо.
*
Мне вспомнилось то раннее морозное утро,
В тот раз я не впервые был избит за свои грехи, но я был полон решимости сделать эту порку последней. И потому я сбежал.
Конечно, мне пришлось подождать подходящего момента. Весь следующий день и ночь я был очень внимателен, чтобы не допустить новых ошибок, за которые меня могут наказать снова, и ждал своего времени. Но на следующую ночь при свете полной луны я решил воспользоваться шансом на побег. Дождавшись, когда монахи разойдутся по своим постелям, я выскользнул из дормитория, тихо проскочил через двор мимо кузни и конюшни, надеясь не столкнуться в циркатором во время его ночного обхода. Сторожка охранялась, я знал это, поэтому я направился к северной стене и корявому старому дереву, росшему рядом с ней - дубу, который по слухам стоял там еще до основания монастыря двести лет назад.
Я уже добрался до лазарета, когда услышал голоса. С бьющимся сердцем, я скорчился в углу за старыми корзинами. Круг света от фонаря падал на землю, и я затаил дыхание, боясь быть услышанным. Грубое бурчание циркатора разносилось по двору, он беседовал с монахом, голоса которого я не узнавал. Свет становился ярче, они приближались.
Мне надо было подождать, пока они не пройдут, и, скорее всего, они не заметили бы меня. Но я запаниковал. Решив, что сечас меня обнаружат, и все будет потеряно, я решил бежать.
Почти сразу я услышал крики за спиной, циркатор желал узнать, что я так поздно делаю во дворе, но я не останавливался, пока не достиг старого дуба и не начал быстро взбираться по ветвям. Я слышал, как их ноги шуршат в траве, но уже прополз по одной из ветвей, перелез через стену, обдирая о камень ладони и колени, и упал вниз на другой стороне. А потом я побежал вниз по склону к берегу реки. Конечно, они пытались преследовать меня, но я был быстрым тринадцатилетним мальчишкой, которому было легко затеряться с темноте, и вскоре их крики затихли далеко позади. Добежав до леса, я рухнул на землю. Я истратил на побег все силы и к тому же был голоден, но я знал, что наконец сделал это; я знал, что никогда больше не вернусь обратно.
Через несколько дней я встретил Роберта де Коммина и встал на свой жизненный путь.
*
Эту историю знали всего несколько человек. Теперь из них всех в живых остались только Уэйс и Эдо. И даже теперь, после стольких лет,
Издалека доносилось мычание скота: одному длинному печальному крику вторил другой, затем третий и четвертый, разносясь по всему монастырю. Я знал, что Бургинда стоит у меня за спиной, наблюдая с порога. Она пыталась остановить меня, когда увидела, что я надеваю плащ. Возможно, она решила, что я собираюсь навестить молодых монахинь - хотя, если бы мне приспичило, вряд ли она смогла задержать меня. Но я вышел совсем не за этим. Моя голова гудела от множества различных мыслей, они перепутались, словно нити десятков клубков, и я нуждался в одиночестве, чтобы привести их порядок.
Тем не менее, я не обижался на нее. В народе ходило бесчисленное количество историй о монахинях, взятых против воли мужчинами, которые возжелали их, прежде чем те приняли свои обеты. Часто такие люди приходили в монастырь, симулируя болезнь или другую беду, чтобы получить приют; иногда они приходили в одиночку, иногда их было несколько. Детали менялись от рассказа к рассказу, но все сводилось к одному: оказавшись в доме Божьем, злоумышленники не теряли времени даром и сразу направлялись к настоятельнице или туда, где монахини собирались вместе в это время дня, и так же быстро похищали свою жертву.
Поэтому я не сердился на опекавшую меня Бургинду, хотя и делал все возможное, чтобы не замечать ее. Однако, мои мысли не были обращены ни к одной из здешних монахинь, я эту ночь я думал только об Освинн. Меня беспокоило то, что я уже не видел ее лица, словно мои воспоминания о ней уже начали стираться.
Позади послышались громкие голоса. Оглянувшись через плечо, я увидел, как Уэйс пытается протиснуться мимо монахини, решительно вставшей у него на пути.
– Дай пройти, - говорил Уэйс, и даже со своего места я видел усталость в его глазах.
Я выпрямился и повернулся к двери. Бургинда взглянула на меня, потом снова на Уэйса, прежде чем неохотно отодвинуться в сторону и, без сомнения, решив, что с нами обоими она точно справиться не сможет.
– Я думал, ты спишь, - сказал я ему.
Я дождался, пока он и Эдо поднимутся наверх, прежде чем выйти наружу, и не ожидал увидеть никого из них до утра.
– Я вышел отлить, - сказал он.
– А ты что здесь делаешь?
– Думаю, - ответил я и снова повернулся к монастырю и трем темным башням церкви, словно гигантские столбы подпирающим темный свод небес.
– Я не ступал на землю монастыря с тех пор, как мне исполнилось тринадцать. Теперь мне кажется, что время повернуло вспять.
Уэйс ничего не ответил. Что из сказанного мной он понял?
– Мне было всего семь лет, когда дядя отдал меня монахам, - продолжал я.
– Он был единственным, кто остался от моей семьи после смерти отца.
Конечно, я рассказывал все это Уэйсу и раньше, но это было давно, и я не знал, помнил ли он мою историю. Во всяком случае, он не прерывал меня.
– Наверное, это было самое лучшее, что он мог сделать для тебя, - сказал он наконец.
– Возможно, - согласился я.
– Хотя я сам тогда так не думал.