Вершины держат небо
Шрифт:
– Что ты имеешь в виду?
– Они ставят мины на нас, а мы – на них, – пояснил штабной офицер. – В итоге получается, можно сказать, боевая ничья. А в тот раз, когда я там был, и вовсе курьез получился… Рассказать?
– Давай.
– Я вышел из машины, смотрю, как ребята ловко обезвреживают мины. Вдруг слышу – они страшно матерятся.
– В чем дело? – спрашиваю.
– Да духи чертовы, говорят, наши же мины для нас и переставили! И как только не подорвались, мерзавцы? Ну, ничего, мол, мы им на следующую ночь соорудим тут небольшой сюрпризец.
– С минами
– Да ничего особенного. Та же улица, те же развалины.
– Трупы были?
– Наших – нет, бог миловал.
– А боевиков?
– Тоже нет. Они ведь стараются своих убитых, уж не говоря о раненых, на поле боя не оставлять.
– Это я знаю.
– Но, между прочим, кровь в ближних развалинах мы обнаружили, – оживился штабист.
– Выходит, палили не зря.
– Я и говорю, борьба идет так на так. Мы боевикам тоже жару задаем – будь здоров!
Генерал, привыкший вникать во все детали и своей дотошностью наводивший священный трепет на подчиненных, спросил:
– Сколько длилось разминирование?
– Минут 40.
– Молодцы, так и должно быть, – кивнул Матейченков. – И они что же, успели за это время весь свой участок разминировать?
– Где там весь, – махнул рукой штабист. – Только с десяток метров разминировали. Там дорога и ближние развалины были нашпигованы минами, как тесто изюмом.
– Так ты и уехал?
– Когда садился в БТР, старшему группы сообщили по рации, что пусть возвращаются на блокпост, к ним вышла смена.
– Порядок в танковых частях, – заключил генерал Матейченков присказкой, которая родилась еще в годы великой отечественной войны.
– Вот и получилось, что возвращался я в штаб по другому городу, – улыбнулся штабист.
– Почему по другому? – не понял Матейченков.
– Туда ехал – был Джохар-гала, а утром – опять стал Грозный, – пояснил штабной офицер.
– И это двуличие мы тоже непременно ликвидируем, пообещал генерал Матейченков.
Дорога показалась полковнику Петрашевскому бесконечно долгой. Быть может, потому, что она была совершенно однообразной.
В памяти все еще стоял бородатый полусумасшедший «инопланетянин», который чуть было не лишил его жизни.
В руках еще ощущалась дрожь от напряжения борьбы, но нервное состояние постепенно спадало.
Несмотря на то, что ниоткуда не доносилось ни звука, свой фонарик он старался включать пореже, чтобы не привлечь чье-либо внимание: иало ли что там, вдали, ждет его?..
Мысли Николая Константиновича снова и снова обращались к тому, что он услышал от бородача. Сумасшедший? Может быть. Но не зря кто-то из великих психологов прошлого сказал: во всяком сумасшествии есть своя система, нужно только ее разгадать.
Мозг разведчика лихорадочно работал, стараясь расшифровать услышанное. В данном случае Петрашевского не интересовали мыслительные способности бомжа. Проблема была в другом. Бродя по подземным переходам, он что-то, безусловно, видел, и это «что-то» запечатлелось в его памяти. Вот это и предстояло восстановить, продравшись сквозь
Бабье царство!
Что же он на самом деле видел, что так крепко-накрепко втемяшилось в его больную башку?
…Под землей, как известно, нет смены дня и ночи. Однако по своим часам разведчик прикинул, что пошли уже четвертые сутки его пребывания под землей.
Запас еды, взятый с собой, был на исходе. Много брать с собой нельзя было – это могло вызвать подозрения.
Общаясь со встречным, полковник попытался тщательно расспросить его, как проникнуть в бабье царство. Бомж, довольно вразумительно для гостя земли, объяснял – но слишком много было этих «пойдешь налево», «свернешь направо», «пройдешь в среднее разветвление», – так что разведчик вовсе не был уверен, что движется в правильном направлении.
Некоторые ходы были настолько узкими, что через них приходилось буквально протискиваться. Другие – пошире, по бокам их проходили разнокалиберные трубы, кишки и кишочки, – артерии и вены большого города. Иногда в них что-то булькало, переливалось.
Незаметно подкралась жажда, пластиковая бутылка с водой давно кончилась И он все чаще, когда включал карманный фонарик, поглядывал на трубы коммуникаций, но одна только мысль, что может в них содержаться, вызывала у него приступ тошноты. Да и потом, как вскроешь металлическую трубу? Не тащить же было с собой, в самом деле, напильник!..
Через час-другой осторожной и напряженной ходьбы, связанной с постоянным ожиданием опасности, жажда Петрашевского стала невыносимой.
Через какое-то время почва под ногами стала влажной, податливой, вскоре она превратилась в жижу, хлюпающую под ногами.
«Инопланетянин» что-то такое говорил о болоте, которое предстоит пересечь на пути к бабьему царству. Может быть, именно этот участок пути он имел в виду?
Жидкость мерзко пахла, идти становилось все тяжелее, поскольку болото под ногами углублялось.
Жажда Николая, однако, так усилилась, что он решил было обмакнуть носовой платок в жидкость под ногами, чтобы смочить запекшиеся губы и сделать хотя бы один маленький глоток, чтобы смочить высохшее горло и одеревеневший язык.
Но когда он нагнулся, вонь стала настолько невыносимой, что Петрашевский решительно выпрямился, пребольно ударившись головой о низкий покатый потолок подземного хода, и сунул смятый потолок в карман. У него еще хватило самообладания усмехнуться, припомнив, как во время прощанья генерал Матейченков, проверяя его готовность к «погружению», спросил неожиданно:
– Носовой платок есть?
– Есть, – недоумевая, ответил полковник.
– Покажи.
– Пожалуйста.
Он взял за кончик чистый, отлично выстиранный и выглаженный, аккуратно сложенный кусочек ткани и спросил.
– Что это:
Разведчик пожал плечами:
– Носовой платок.
– Ошибаешься, дружище, – произнес генерал Матейченков.
– А что же это?
– Улика, за которую тебя запросто могут расстрелять, – сказал генерал. – И, между прочим, поделом.
Николай все еще не понимал.