Весь Кир Булычев в одном томе

Булычев Кир

— Умеешь ты глупость предложить.

Олег встал, перенес сковородку на плиту, потом стоя допил кофе.

— Пошли, — сказал он.

В сенях, полутемных, оттого что окошко было маленьким и под самой крышей, Олег сказал:

— Там есть резиновые сапоги.

— Я босиком…

— Ты про крапиву забыла, чудо?

Они не стали запирать дачу, а пошли к сарайчику, что стоял словно нищий — прислониться не к чему.

Олег постучал. Никто не откликнулся. Он толкнул дверь. Дверь отворилась.

Папаня

лежал на кривой раскладушке навзничь, но он был не мертвый, потому что храпел.

Перед ним на столике стояла пустая бутылка из-под водки и, к удивлению Верки, уполовиненная бутылка дорогого коньяка.

— Это что же такое? — спросила она. — Он на свои барыши такое покупает?

— Удивительно другое, — ответил Олег Владиславович. — Когда мы с ним вчера вечером расстались, он был пьян, но уже на выходе из штопора. Я даже надеялся, что к ночи его расспрошу.

— Про ту бомжиху, что на вас напала?

— Ты молодец, правильно угадала. Я подумал, а вдруг он ее знает, если она местная. Он тут так давно живет, что всех знает.

— Значит, ему кто-то бутылку подарил? — спросила Верка.

— Выходит, что денег не пожалел. Папаня на эти деньги десять бутылей водяры взял бы.

— Правильно, — согласилась Верка, а потом сказала: — Папаня, вставай, пора на поезд!

Папаня только застонал в ответ.

Нет, он далеко. В собственном раю.

А может быть, по-другому попробовать?

Верка наклонилась к Папане, стараясь не дышать — так от него несло перегаром.

— Папаня, кто такая Оксана? — громко спросила она.

— Уйди, — пробормотал Папаня и отмахнулся, как от комара.

— Кто такая Оксана?

— Оксаночку не тронь.

— Он ее знает, — сказала Верка.

Но больше ничего от Папани добиться не удалось.

И тогда они пошли к Верке. Хорошо, что она сапоги резиновые надела. Пусть на пять размеров больше, зато высокие, крапива не доберется.

— Я пойду Катьку доить, — сказала Верка. — А вы делайте, что хотите.

— Я при свете дня еще разок посмотрю, — сказал Олег.

Верка пошла к себе следом за Олегом.

Две комнаты. Большая общая и маленькая, в которой Верка спала.

Конечно, большая комната была бедной — с чего ей быть богатой? — но все-таки здесь жила женщина, и потому комната не была складом мебели, а на обеденном столе даже скатерть лежала. У стены громоздился на львиных лапах буфет с застекленными полками в частых переплетах. На них когда-то стоял сервиз, может быть, даже дореволюционный, а теперь стоят только чашки, по одной из разных сервизов. Смешно! Ниже выдвигались ящики для вилок и ножей. Их открывали ночью. Кое-что выронили на пол, а закрывать не стали — грабители!

От дверей было видно открытое окно в сад, через которое ночью выскочила Верка. На подоконнике стояла курица и кудахтала, словно постукивала шариком

в горле. Потом курица спрыгнула на пол и деловито пошла по комнате, склонив голову набок, чтобы лучше выслеживать червяков.

На полу лежал большой, вытертый посередине ковер. Узор можно было разглядеть только у стен и дивана, где меньше ходили. На ковре между диваном и столом валялись книжки, упавшие с полки, и осколки чашки. Надо бы убрать, но Верка была как избитая — плохая выдалась ночь.

Олег присел на корточки и стал водить по полу носом, как Шерлок Холмс какой-то. Что он искал? Следы собаки Баскервилей? А может, он сам раньше служил разыскной собакой?

— Да ничего они не забыли! — сказала Верка. — Убежали со всех ног.

— Именно потому, что со всех ног, — откликнулся Олег, — они и могли что-то оставить. А мы ведь даже не знаем, отыскали они нужный ключ или не успели. И от чего он был, мы не знаем. А куда делся первый ключ? Понимаешь, сколько вопросов?

Верка только вздохнула. Не ее ума дело. Бояться надоело, а смеяться не над чем.

— Я пошла Катьку доить, — сказала она. — А то собираться пора, электричку пропущу.

— Иди, а я подумаю, к чему может подойти потерянный ключ.

— А сами не подозреваете? — Верка сделала вид, что она совсем дурочка. Но Олег почуял неладное в ее тоне и быстро ответил:

— Зою Космодемьянскую помнишь?

— Ее немцы повесили? Она диверсантка была.

— Молодец. А когда она на задание уходила, ей начальник сказал: подробности я тебе не скажу. Чем меньше будешь знать, тем меньше выдашь на допросе. Вот она и не выдала ничего, и героиней стала, потому что ничего не знала. Хотела бы сказать, да нечего. Это и твоя судьба, моя деточка.

— Я не деточка.

— Иди к своей Катьке. Она уже охрипла.

Верка доила Катьку и думала о взрослых.

Они, как правило, хуже детей, потому что дети врут о простых вещах и ради простых вещей. А взрослые порой врут так сложно, что сами уже не знают, с чего начали и чего хотят. Доверять им нельзя. Никому. Даже если они тебе улыбаются и делают вид, что хотят тебя защитить. А ты приглядись и сообрази, что же им на самом деле от тебя нужно.

Хоть опять шел дождик и солнца не было, но когда детеныш вошел в сарай, Верка его сразу почуяла и обернулась.

Детеныш стоял в дверях, подпрыгивал, и на его красной шапочке качался белый помпон. Как будто это не человек, а гном. А вот сандалики детские, девчачьи, из детского садика.

— Верка, — прошептал детеныш, — я тебе зонтик принесла. Мне матка дала. Дождь идет, вредно с голой головой ходить, вши заведутся.

Он засмеялся, как закашлялся.

Казалось бы, враг, нелюдь, бежать от него надо или кинуть кирпичом, а Верка и сама не хотела, а спросила:

— Ты мальчик или девочка?