Весна гения: Опыт литературного портрета
Шрифт:
…Обед подходил к концу, когда Фред (из восьмерых детей Энгельсов он, как самый старший, по традиции имел право сидеть за семейным столом) обратился к отцу:
– Папа, через три дня в Эльберфельде будет гостить фрейлейн Клара Вик. Говорят, что она исполнит пьесы для фортепьяно Роберта Шумана.
Господин Энгельс, неторопливо отпив из кружки несколько глотков пива, явно заинтригованный неожиданной для него новостью, проговорил:
– Вик?.. Знакомая фамилия. Не дочь ли это скрипача Фридриха Вика, одного из лучших камерных музыкантов во всей Германии? О ее мастерстве я слышал много блестящих отзывов…
– Мне, папа, очень
Громкий кашель прервал Фреда. Пастор Зандер (каждое воскресенье – он гость за столом Энгельсов), выдернув салфетку из-за воротничка на тощей шее, замечает хозяину:
– Светская музыка – слишком опасное увлечение для молодого человека, господин Энгельс. Вам надо быть очень внимательным…
Фред вежливо, но с тревогой в голосе перебивает пастора:
– Но разве существует что-либо божественнее музыки, господин пастор? Мне кажется, что единственный язык, который небо всегда слушает с радостью, – это чистый язык искусства…
Фридрих-старший поглядывает на сына. Окутанный табачным дымом, вьющимся из его длинной баварской трубки, отец неторопливо говорит:
– Дорогой Зандер! На этот раз я должен согласиться со своим не очень-то покорным сыном. Музыка – моя слабость. В этом доме она в почете.
Пастор широко разводит руками.
– Это меня не радует, уважаемый господин Энгельс. Ваш дом славится благочестивостью. Не могу представить себе, чтобы под таким кровом вместе с молитвами звучали и дьявольские мелодии, распространяемые по всей Европе, приписываемые имени какого-то композитора…
– Вы, очевидно, имеете в виду итальянского маэстро Никколо Паганини?
– К сожалению, не только его…
Фабрикант многозначительно улыбается.
– Если бы в каждой нашей церкви играл такой маэстро, как Паганини, вуппертальцы уверовали бы в бога с фанатизмом первых христиан… Лет десять назад, если не больше, я впервые услышал этого гения на концерте в Париже. Простите меня, пастор, но дьявол никогда не сумел бы создать такую волшебную музыку…
Фред, почувствовав отцовскую поддержку, смелее вмешался в разговор:
– Пусть пастор Зандер простит и меня, но музыка действует на мою душу куда успокоительнее самых сильных воскресных проповедей…
– Вы слышите, господин Энгельс? Ваш сын готов пойти еще дальше!..
Фрау Элиза, молчаливо пившая кофе, обернувшись к пастору, энергично заявила:
– Фред еще очень молод, чтобы требовать от него разграничения своих мыслей, господин Зандер. А кроме того, он обожает музыку, и потому всякая вольность в отношении к ней может быть прощена ему.
– Вы мать, любезная фрау, – торжественно изрекает пастор, – и я вас понимаю. Но я его духовник и потому хочу, чтобы вы поняли и меня. Сын ваш достаточно умен, чтобы ему многое прощалось. По общему мнению, руководить им должна рука потверже. Иногда избыток ума мешает молодому человеку уважать традиции…
Фридрих-старший удивленно всплескивает руками.
– Как же так, Зандер? Неужели вы сомневаетесь в твердости моей руки?
– Я имею в виду руку вашей супруги, – торопливо поясняет пастор.
– М-да!..
Разговор в присутствии Фреда стал принимать неудобный оборот. Отец бросил быстрый взгляд на сына. Тот встал, молча поклонился и вышел из столовой.
Несколько минут спустя с верхнего этажа донеслись бурные звуки клавесина. Пастор Зандер вопросительно взглянул на хозяев. Легкая улыбка заиграла на губах фрау Элизы.
– Думаю, что этот концерт исполняется в вашу честь, господин пастор.
Зандер хотел было что-то ответить, но Фридрих-старший
– Тсс! Сын играет Бетховена…
Рассказанные случаи ярко раскрывают интеллектуальный конфликт Фреда с религией. Протестантская церковь, независимо от ее лютеранских или кальвинистских перевоплощений, оказалась неспособной удовлетворить огромные духовные потребности подраставшего гения. Там, где он искал хлеб знаний, церковь протягивала ему холодные камни безразличия. Застывшая в своих аскетических взглядах и формах, протестантская разновидность религии давила на сознание Фреда, как надгробная плита. Религия пыталась парализовать его мысль, требовала самого страшного – отказа от всего светского, любимого, интересного. Вместо крыльев она предлагала ему оковы. Вместо Гёте – житие святой Жермены. Вместо вдохновенных творений Моцарта – молитвенные песнопения пастора Штира. Нечего и говорить о светской философии, над каждой более или менее свободной мыслью которой, как меч, висит вето святого духа. Против Гельвеция или профессора Гегеля церковь выдвигала иезуитщину блаженного Августина. Даже еще созревавший живой дух Фреда был потрясен ограниченностью религиозного мира. Пройдя интеллектуальную школу деда ван Хаара, этот дух хотел жить на свободе, вне церковных догм, среди бурно мыслящей эпохи…
Бунт Фреда против реакционной сущности религии развивался на пути к так называемой чистой истине. Наивные толкования церкви о явлениях в природе и обществе, о начале и конце света очень скоро вызвали у молодого человека отвращение. Ни одно из этих толкований не могло удовлетворить его любознательный ум. Истина о живой и мертвой природе, о происхождении жизни, о механизме Вселенной, о бесконечно далеком и бесконечно близком – вот что, словно магнит, влекло к себе юношу. Он хотел постичь сокровенные глубины истины, пройти хоть сквозь сотню врат, чтобы поцелуем разбудить спящую царевну знаний. И он пошел по этому пути – беспокойный, дерзкий, смелый, готовый пережить тысячи поражений во имя одной-единственной победы, испытать тысячи разочарований во имя полного освобождения.
Мало-помалу засалившиеся от частого чтения церковные книги стали исчезать с верхних полок библиотеки Фреда. На их место молодой «бунтарь» ставит новые, которые все чаще вызывали у Фридриха-старшего взрывы удивления и возмущения. На полках уже появились труды Фрэнсиса Бэкона, Галилея, Декарта, «Естественная история» Бюффона и «Опыт о человеческом разуме» Локка… Эти произведения давали Фреду куда более удовлетворительные ответы на мучившие его вопросы.
Разгневанный отец несколько раз пробовал выбрасывать из библиотеки сына эти ужасные книги, порождающие безбожие. Но каждый раз его ошеломляло бурное сопротивление Фреда, который вынуждал отца с досадой опускаться на первый попавшийся стул, чтобы вступить в навязанный сыном разговор.
Фред, разумеется, уже не ребенок. Он вырос. Но все же…
– Ты вступаешь на опасный путь, Фридрих! Читаешь только греховные книги. Они все быстрее отдаляют тебя от бога. Ты уже не тот примерный мальчик, которым гордился весь христианский Вупперталь. У меня такое ощущение, что ты начинаешь сомневаться во всем, во что верил вчера…
– Ваши тревоги, папа, неосновательны. Вы сожалеете о том, чему следовало бы радоваться! Да, сегодня я уже не тот, кем был вчера. Но я расту, папа! Вы гневаетесь, потому что у меня неспокойная душа. Вы недовольны, что я во многом начинаю сомневаться. Но ведь еще два века назад Декарт открыл, что сомнение – один из актов мышления. Его девиз – «Я мыслю, следовательно, я существую!» – это и мой девиз.