Весна гения: Опыт литературного портрета

Продев Стефан

Единственное, к чему не приучен вуппертальский учитель, – к молчанию. Зарядившись новостью, он начинает действовать как хорошо отлаженный механизм: быстро, точно, энергично. Первый знакомый, встреченный на улице, – его первая жертва. «Знаете, что мне рассказали у Петерхофа?..» И тонкие губы прилипают к уху знакомого. Лишь время от времени слышится громкое: «Но это же факт!.. Как, вы не знали?.. Но этого ждали…» Достаточно нескольких минут, чтобы сплетня была передана, обсуждена, оценена. Раскрасневшееся от любопытства ухо готово, прильнув к тонким губам, слушать до бесконечности. Но, увы, время не терпит. Навстречу идет еще один знакомый, и учитель спешит к нему. «Знаете, что мне рассказали у Петерхофа?..» И опять: «Но это же факт!.. Как то есть никто не ожидал?..»

Вот так, будто совершенно случайно, шепоток нарушает привычную жизнь улицы, принуждает ее поторапливаться, говорить громче. Микроб сплетни, попав на язык улицы, становится необычайно активным и плодовитым, и лихорадочная эпидемия поражает весь город. Попав ей на зубок, новость совершает удивительнейшие метаморфозы, принимает самые неожиданные формы и оттенки. Из крохотной она превращается в громадную, из громадной – в грандиозную, из грандиозной –

в фантастическую. Тонкие губы вуппертальского педагога играют с ней, как им хочется или нравится: забавляясь или жестоко издеваясь – все зависит от настроения, случая или цели. Новость можно превратить в меч, в знамя, в бомбу или… анекдот. Она может стать событием или скандалом, праздником или битвой. У носителя новости неограниченные возможности и тысячи приемов, чтобы владеть людьми, держать их в напряжении. Учитель умеет передавать новость всегда по-разному и всегда интересно. В этом и кроется ее тайная сила. Сплетня никого не заинтересует и не взволнует, если она передана механически, холодно, буквально. Три четверти ее силы таятся в том, как передать ее – шепотком, прошипев сквозь зубы, с паузами, с картечью или интонациями, вкрапленными в рассказ. Пожалуй, ничто другое не требует такой изобретательности и такого темперамента, как распространение сплетни. В этом отношении вуппертальский учитель неповторим. Он сплетничает, как настоящий артист, и поэтому все готовы слушать его и верить ему. Даже самая омерзительная ложь приятна для слуха, если она рассказана красиво.

Вуппертальский Herr Lehrer любит порядок и дисциплину, как… Простите, «любит» не то слово, – он обоготворяет дисциплину и порядок. Для него повиновение – закон всей жизни, геркулесов столп, точка опоры человеческих отношений. Повиновение всюду: в лавке, в семье, на фабрике, в школе, в казарме, в церкви. По его убеждению, оно необходимо везде, где человек может проявить себя, где интересы личные сталкиваются с интересами общества. По его мнению, повиноваться – значит подчеркнуть свою сознательность, культуру, великодушие, то есть стать совершенным. И всякая открытая или скрытая форма непокорности – от диспута до баррикад – раздражает его, мучит, вызывая чувство отвращения. Вот почему он ненавидит учеников, которые хотят знать больше того, что знает он, учитель, больше того, что сказано в учебнике. Вот почему он ненавидит рабочих, объявляющих стачку, солдат, дезертирующих из казармы, философов, сомневающихся во всем, граждан, требующих законности, женщин, которые добиваются равноправия, поэтов, не признающих традиций. Ему ненавистен каждый, кто способен поднять голову или возвысить голос против установленного порядка, против существующих институтов, которые вводят порядки и следят за ними. Он признает единственную истину: слабый обязан подчиняться сильному. Подчиняться беспрекословно, всецело, фанатично. Ученик – учителю, учитель – директору, директор – министру, министр – королю, король… богу. И точка!

Всякое отклонение приводит к сумятице, к разложению нравов и анархии. На этом фундаменте покоится вся мрачная философия повиновения вуппертальской педагогики. Вуппертальский Песталоцци может простить незнание, но непокорность – никогда! Он любит лишь тех, кто умеет слушать и… исполнять. Он бывает страшно доволен, если, входя в класс, видит покорно склоненные головы, если урок проходит без… вопросов.

Во имя поддержания дисциплины, точнее, во имя послушания Herr Lehrer готов применить любые средства воздействия – от нотации до рукоприкладства. Указка, похожая на длинный лакированный стек, играла ответственную роль в его педагогической практике. Рассеянных она нередко принуждала слушать уроки внимательно, непосед – выстаивать урок на коленях. Указка постоянно сопровождала учителя – важничающая и сухая, как ее хозяин, всегда готовая при нарушении порядка взвиться, присвистнуть и пройтись по непокорному. Этот страшный шпицрутен был одним из самых убедительных аргументов при разборе школьных конфликтов. Указка неплохо играла роль классного жандарма – была не хуже господской собаки, которая не лает, но кусает. Она начинала напоминать о себе в тот самый момент, когда словесные доводы учителя не давали желаемых педагогических результатов. В таких случаях указка спускалась с кафедры и, прохаживаясь по партам, пересчитывала руки, плечи и головы. Палка действовала убедительнее красноречия.

Впрочем, пляски лакированного хлыста были не единственной формой воспитания. Изобретательный вуппертальский педагог знал немало других средств и методов, с помощью которых он шлифовал непокорные характеры учеников. Он заставлял виновных перечитывать вслух молитвы, по сотне раз писать латинский афоризм: Audi, vide, tace [21] , бить друг друга по щекам. Были и такие наказания: вызубрить наизусть какую-нибудь из глав сочинения Лоэнштейна «Великий герцог Арминий и его светлейшая супруга Туснельда», послать ученика на суд учительского совета, снижавшего оценки за поведение, или заставить провинившегося подметать училищный двор. Каждое наказание учитель избирал с ледяной педантичностью, с таким суровым видом, который граничил с жестокостью.

21

Слушай, смотри, молчи!

Слабый обязан подчиняться сильному – и точка! Во имя этого девиза, вернее, во имя сей философии господин вуппертальский учитель и совершал педагогический подвиг, или, как заметил один из эльберфельдских острословов, совершал «скандал из скандалов».

У только что набросанного портрета вуппертальского учителя есть и свои приятные исключения. С одним из них мы уже встречались – с преподавателем литературы Генрихом Кёстером. По дороге от Дюссельдорфа до Эльберфельда мы успели оценить его высокую культуру и силу воли. Нам предстоит встретиться еще с двумя приятными исключениями – с преподавателем французского языка доктором Филиппом Шифлином и с историком и литератором доктором Клаузеном, самым опытным учителем в эльберфельдской гимназии.

Исключения, разумеется, не меняют общей характеристики. Наоборот, они невольно усиливают ее.

Случайный луч никогда не рассеивает мрака. Он лишь подчеркивает его…

* * *

–

Дорогие читатели, разрешите представиться вам лично, прежде чем я попаду в жестокие руки господина автора. У меня одно из самых популярных немецких имен: Ганс, Карл, Вилли, Отто, Франц, Иоганн, Фридрих, Рихард, Людвиг или Герман. Люблю все, что мне доставляет удовольствие и позволяет чувствовать себя свободным. Например?.. Пиво, газеты, девчонок с Кирхенштрассе, политические схватки, кегельбан, общественные скандалы, танцы. И само собою разумеется, ненавижу все, что принуждает меня быть серьезным или чувствовать себя подчиненным. Например?.. Пожалуйста: безденежье, учителей, учтивость по предписанию, пасторов, старых дев, семейные прогулки по вечерам, полицейских, работу в конторе. Вупперталь слишком много занимается моей персоной, что дает мне все основания уважать себя. Я, так сказать, проблема для Вупперталя, или, говоря иначе, его «овод». Слыхивал, что меня называют «опасным поколением Вупперталя», «разрушителем порядка», а пастор Круммахер даже назвал меня блудным сыном. Но верховую езду я предпочитаю…

Кто это говорит так прямолинейно? Чей это задиристый голос? Кто он, умеющий с таким пафосом говорить о своей драгоценной персоне? Кто может позволить себе рассуждать так, не считаясь с вуппертальской этикой, не опасаясь риска вызвать на себя гнев всего Вупперталя?

Вы уже догадались, конечно?

Только он. Человек-жало. Лев и лиса Вупперталя. Вуппертальский хитрец. Живой Уленшпигель…

Перед нами господин вуппертальский ученик!

Портрет этого молодого господина более чем интересен. Представьте себе современного десятиклассника в цилиндре, жакете, брюках в полоску, в модных туфлях и с пелериной на плечах. Представьте себе еще несколько деталей: белокурые волосы, расчесанные на прямой пробор, розовое лицо, пробивающиеся усики, две прозрачные ушные раковины, оттянутые книзу от частого учительского усердия, тонкую шею с созревающим адамовым яблоком и пару рук, вымазанных чернилами. Представьте себе, наконец, все внешнее «великолепие» такого ученика, его лицо, озаренное внутренней ухмылкой, могущей взбесить и самого черта. Впрочем, все сказанное доселе еще не дает достаточно полного представления об истинном облике нашего героя. Не дает потому, что в наброске портрета слишком много позы и манерности, которые являются его сущностью. Возьмем хотя бы цилиндр. Он никогда не носится так, как принято, а всегда слегка надвинут на лоб и сбит набекрень – полуприкрыв один глаз и подогнув ухо. Все это для того, чтобы произвести на окружающих определенное впечатление и подчеркнуть свою независимость. Небрежно надетый цилиндр как бы хочет сказать: «Я не обычный цилиндр. Я – цилиндр свободы!» Позерство слишком явное и в то же время естественное, стихийное, чистое. Цилиндр выражает то, что на сердце. И еще одна деталь – руки. Они никогда не бывают спокойными. Руки всегда чем-то заняты: перебирают часовую цепочку, подбрасывают монету, помахивают газетой, поигрывают тросточкой или показывают фокусы. Это руки, всегда готовые к действию, к жесту. Это руки-мимы. Часто одно их движение бывает куда красноречивее словоизвержения. Помахивание рукой, манера рукопожатия, похлопывания по плечу – и уже готова оценка, мнение или рассказ. Движения рук, как и лихо сдвинутый набекрень цилиндр, как и позерство, совершенно естественны. Они ни у кого не заимствованы, а идут из глубины сердца. Вот почему мы не можем получить полного впечатления о внешнем облике вуппертальского Herr Schuler [22] , не учтя эти его особенности – позу и движение.

22

Господин ученик (нем.).

По своей психологии вуппертальский ученик – богатая и противоречивая натура, сплав дьявола и бога. Эта личность – сгусток ярких контрастов и сложных психологических поворотов, внезапных умозаключений. Ей чужды строго очерченные границы, протоптанные дороги, прямые линии. В ней все – плод непрерывного движения, перемещения духовных пластов. В этом смысле внутренний мир ученической личности почти неуловим, изменчив, богат неожиданностями. Это мир момента, удивления, каприза. Стихия чувств и стихия мысли свободно перекрещивались на девственных просторах, переливаясь одна в другую – неукротимые, стремительные, мощные. В один и тот же миг они вздымали вершины и разверзали пропасти, воспламеняли вулканы и обрушивали ливни. Подпав под власть стихии, юный дух вуппертальского ученика всегда находился в состоянии возбуждения, экзальтации, постоянного непостоянства. Он то добр, то зол, то хитер, то наивен, то великодушен, то мстителен. Ему еще неведомы закон равновесия, мудрость центризма, покой равнодушия. У него все на острие копья крайностей: рушить или создавать, радовать или мучить. В этом отношении внутренний мир Herr Schuler коренным образом отличается от внутреннего мира его преподобного учителя. В душе учителя все расставлено по своим полочкам, как лекарства в аптекарском шкафу, или, что еще точнее, все сложено так, как содержимое солдатского ранца (всему свое место). Внутренний же мир ученика – конгломерат слабостей и добродетелей, света и тени. В нем нет и следов пиетистского аскетизма учителя, его строгих и грубых мыслей, его колченогих чувств. Это душа, ценящая риск и битвы, любовь и свободу, волны и штормы. Это душа Пана и сатира, рыцаря и Гавроша.

Весь этот духовный строй активно влияет на поведение вуппертальского школьника в семье, на улице, в школе. Только так можно объяснить все то характерное, причудливое и… необъяснимое, придающее энергию этому поведению, делающее его неповторимым. Тот, кто не считается со сложным психологическим обликом этого строя, с его богатым тональным разнообразием, тот не сумел бы проникнуть в жизнь господина ученика, открыть интимную сторону его волнений и вольностей. Он воспринял бы личность школьника слишком элементарно и шаблонно, без тех живописных нюансов и деталей, которые придают ей своеобразную красоту и привлекательность. Исследователь этой личности может быть верен истине только в том случае, если он отбросит любую внушенную предварительную схему, когда осознает, что каждое звено жизни его «объекта» – творение оригинального духа, внутреннего содержания, которое, независимо от своей хаотичности, представляет собой нечто законченное.