Ветер странствий
Шрифт:
Будто от этого в ситуации с болотом что-то изменилось бы! Хоть заорись там…
— Слушай меня внимательно, — перекрикивая барабаны, произнесла Лициния. — Ты свихнешься по окончании обряда. Если я тебя не спасу. Я могу это сделать. Чары Ичедари спасут любого.
— Зачем это нужно тебе?
— По разным причинам, — усмехнулась девушка. — Допустим, не хочу проснуться в обнимку с сумасшедшим любовником.
— С кем?
— А ты думал, мы здесь будем ромашки собирать? Мы будем сношаться… прости — совокупляться по воле богини.
Вот теперь
Здесь явно не полагаются кровати. А также не наблюдается сеновала. Или на худой конец зеленых лужаек — хоть их тоже мягкими не назовешь. Если не навалить копну свежескошенной травы, конечно…
Алексис, ты не о том. Потому как «о том» думать без паники вообще невозможно.
Здесь есть только песок — на нем удобно сидеть, но не более. Увы, это — не пляж. И уж точно к альковным радостям не располагают ЗРИТЕЛИ! И вопли.
Чем была плоха вдова? Тем, что дура и шлюха? Так отсюда она кажется всё умнее и целомудренней…
А ее кровать была мягкой без всяких скидок. И братья не собирались присутствовать ни при первой брачной ночи, ни при следующих.
— Ты шутишь? — без надежды на удачу вздохнул мидантиец.
Девушка раздраженно мотнула головой — как породистая кобылица.
— У тебя нет времени на сомнения. Всё, смотри мне в глаза.
Ну, это — почему бы и нет? Глаза красивые, а сестренка Лицинии — уж точно не банджарон. И не лишит его воли даже на считанные минуты…
Зеленые омуты. Нет, стены. Зеркальная, полупрозрачная гладь. Полный, равнодушный покой. Лишь на миг содрогнется, пропуская зачарованного собственным отражением странника.
Миг — и безуспешно пытающийся выбраться утонет. Гладь сомкнется над его головой. Навеки.
Тихо колыхнутся равнодушные воды, стирая следы чужой гибели…
Алексис бешено рванулся назад!
Только зеркальная гладь — не выпустила. Зеленая и уже непрозрачная.
2
Барабаны, свирель… и, кажется, гитара. Или что-то очень похожее. И еще три или четыре музыкальных… то есть пыточных инструмента.
То, что Элгэ видела в катакомбах древнего города, было реальным, хоть и потусторонним. А вот здесь — не магия. Просто бьет по ушам какофония взбесившихся звуков, ритмов и аккордов. Люди не должны это слышать — если хотят выжить. Только кто же их спрашивает?
Восторженный визг зрителей, желтый песок арены, сонные лица шестнадцати юношей и девушек. И распроклятый золотой помост плывет над всем этим приютом сумасшедших. Под открытым небом.
А рядом с Элгэ — Поппей Август. Чтобы жизнь совсем уж малиной не казалась. Или хоть ежевикой. Даже собранной давным-давно и уже прокисшей.
Виктор пил малиновый компот кружками. Еще и подслащивал. И никогда не понимал любви Элгэ к горькому кемету.
Сейчас лучше забыть о Викторе. Не стоит
Мерно шагают преторианцы, плавно качаются золотые доски. Наверное, кадровым воякам противно выполнять работу носильщиков.
Если еще не привыкли. Таковы ведь обычаи Сантэи.
Но от того, что обычаи Эвитана предписывают корсет, сама Элгэ тюрьму из китового уса отнюдь не возлюбила. И страшно представить, что когда-то в особо религиозных семьях корсет был вообще из железа. И уродовал грудь. Превращал в плоскую. Чтобы не вызывала греховных позывов.
А еще — горели костры, где жгли еретиков и язычников. Увы, люди ничего не умеют делать наполовину. Даже сходить с ума.
А уж как в те времена обращали в истинную веру покоренных… В общем, Элгэ, читая хроники некоторых лет, искренне радовалась, что родилась годов на двести с лишним позже. И не в той стране.
Ничего, жизнь всё исправила.
Замедлили шаг. И стало еще хуже. Словно качка усилилась.
По-прежнему болтается помост, трясется небо, кружится голова. То ли от благовоний Поппея — столь близко, что можно локтем коснуться. То ли от перекошенных лиц вокруг. И от тягучего аромата незнакомых курений.
Что за дрянь здесь жгут? И, главное, где — за кулисами? Ни следа дыма, а тянет всё ощутимее — чем-то восточным. Востоком, что ненавистнее Ритэйны. Лучше уж честные дикари в медвежьих шкурах, чем квиринско-мидантийские иглы в бархате. Или еще более утонченные игры Шахистана. Зверь, что охотится ради пищи и инстинкта убивать, всегда понятнее утонченного садиста с вином, виноградом и пыточными орудиями.
Впереди — всё ближе лицо одного из зрителей. Маска похоти и исступления. Лет сорока, жиреющее тело, мелкие свинячьи глазки. Липнут к голове реденькие волосенки, капает из отверстого рта слюна.
Где-то на холме высятся башни Арганди, цветут вишни и гранаты… Цел ли еще хоть сам холм?
Нельзя об этом думать. Арганди — далеко… жива ли она еще? Или там хозяйничает солдатня Эрика? Или наемники. Или замок стерли с лица подлунного мира?
Теперь если Элгэ и сможет где-то жить свободной, то в каких-нибудь Вольных Городах. Или в далекой Идалии, где не только ползают гюрзы, но и много солнца и моря. А кто помнит лишь о змеях — не понимает, что самые ядовитые — это люди.
Ровно через полчаса Поппею придет долгожданный конец. Но думать об этом получасе — невозможно. И о том, что случится завтра с этими девочками. Дурман зелья пройдет. А для них случайные партнеры станут первыми.
Лица ближе, небо — дальше. Приехали. Снижаемся.
Избавившись от груза, преторианцы чинно отошли подальше. Выстроились в стороне, почти картинно изображают достоинство. Всё, что им остается. Не поголовно же там служат одни плевавшие на всё бесчестные негодяи. Вдобавок безразличные к собственному унижению. Тут никакая квиринская военная дисциплина не спасет.