Вход со двора. Роман-воспоминание
Шрифт:
Я упоминаю Ивана Павловича Кикило не потому, что он достоен каких-то воспоминаний (как раз наоборот), а главным образом потому, что он первым и практически открыто выступил против Медунова, написав в ЦК КПСС длинное письмо с перечислением известных ему безобразий, происходивших в крае…
Много лет спустя я задал Медунову вопрос по этому поводу. Тому Медунову, который уже был растоптанным изгоем, исключенным из партии, одиноким больным стариком, доживавшим свой век в Москве, в просторной, но какой-то грустной квартире, где каждая деталь, каждая фотография на стене вызывала печаль, все блестящее, шумное и активное было в безвозвратном прошлом. На комоде стоял большой портрет жены, Варвары Васильевны, рядом, в вазе, букетик тощих тюльпанов. Оказывается, я пришел накануне
– Он, действительно, написал тогда большое письмо, в котором изложил свою точку зрения на то, что делалось в крае. Медунов произнес это, как бы раздумывая, стоит ли вообще углубляться в эту тему. Потом помолчал и, видимо, решил, что стоит:
– Видите ли, Володя, люди, подобные Ивану Павловичу Кикило, всегда играют свою игру, и с одной целью, чтобы было хорошо только им. Он ведь написал это письмо не потому, что искренне хотел исправить недостатки… Они, безусловно, были. А потому, что я не пожелал мириться с его личными недостатками, с его трактовкой идеологической работы, стремлением душить все сущее и живое, а самое главное – с наплевательским высокомерным отношением к людям, ведь он выматывал людей до такой степени, что они падали в обморок, а подчас умирали прямо на работе. Ночами писали никому не нужные доклады, справки, отчеты… Потом эти доклады вкладывались в уста руководителей. Все должны были смотреть на происходящее сквозь кикиловские очки. Живая воспитательная работа подменялась махровым начетничеством, системой двойных стандартов, интригами, доносами… Я это чувствовал, до меня не только доходили слухи, но я имел и достаточно объективную информацию, что Кикило сковал духовную жизнь в крае жесткими рамками своего понимания духовности, отсекая все лучшее… Роптали писатели, ученые, университетские преподаватели, многие яркие люди из края уезжали, не выдержав кикиловского прессинга. И когда я принял решение, что с «кикиловщиной» надо кончать, он пошел в атаку: написал письмо в ЦК… Я думаю, что он готовился к этому давно, сразу, как я начал ставить его на место.
– Но ведь там, говорят, было много правды? – осторожно прерываю я монолог Сергея Федоровича.
– Скажем так, там немало было правдоподобного… Рассуждения о приписках, о лихоимстве и прочем. Кикило это все накапливал и держал до поры – до времени не для того, чтобы их исправить, а скорее как устрашающие аргументы в защиту самого себя… Впоследствии он ведь нигде себя не проявил, хотя ему и была предоставлена работа, предлагалось даже поехать в Москву, возглавить крупное издательство…
…Не поехал. Видимо, испугался. Там же надо работать на зримый результат. Вообще, как я понимаю сейчас, идеологическая работа была самым слабым местом в партии. Именно там концентрировалась воинствующая и, если хотите, злобная серость, которая отслеживала ярких, нестандартно мыслящих людей, нацеливала на них удары партийных органов, лишала их творческой и жизненной реализации, сковывала, а то и душила инициативу… Эти люди глухо роптали, подталкиваемые кикилами, сопротивляясь произволу, уходили в десидентствующие структуры…
В взамен что мы получали? Демагогов! В результате один из них, Горбачев, возглавил в конце концов страну…
Медунов замолчал, видимо, что-то вспомнил. Лицо его приняло жесткое выражение. В годы его правления такое выражение не предвещало ничего хорошего…
Наверное, надо рассказать, как я попал к Сергею Федоровичу на этот разговор, чего здесь было больше вначале: журналистской настырности или простого желания понять не только масштаб личности, но и причины той катастрофы, которая в конце концов постигла эту, безусловно, яркую и незаурядную личность. Чего в этой катастрофе было больше, – причин собственного характера или неотвратимых обстоятельств, которые диктует эпоха? Все мы живем в предложенное судьбой время, которое определяет наши поведенческие правила.
Куда денешься! Приходится приспосабливаться к обстоятельствам, искать пути реализации самого себя, разделять чьи-то убеждения, подчиняться законам, действующим на том этапе.
Так я рассуждал, когда пытался проанализировать свою первую встречу с Медуновым,
Попал я туда с большим трудом.
Медунов на первый телефонный звонок ответил резко:
– Я с журналистами, тем более с Кубани, разговаривать не желаю!
Как потом выяснилось – причин для такого ответа было две. Первая – незадолго до этого у него побывало некое юное дарование из «Комсомольца Кубани». Старик его радушно принял, а в итоге статья в газете вышла грязная, с выдумками. Вторая причина – более серьезная. Мы хотели попасть к Медунову вдвоем с Вячеславом Смеюхой. Услышав эту фамилию, Медунов разразился возмущенной тирадой:
Как вы осмелились вообще мне звонить!..
Секрет медуновского гнева был прост. Дело в том, что Смеюха, в прошлом заведующий сектором печати крайкома партии, где-то в конце восьмидесятых годов вернулся на газетную работу и стал первым заместителем редактора газеты «Советская Кубань». А главным редактором этой газеты была Светлана Шипунова, известная журналистка, тоже прошедшая школу крайкома КПСС, где она занимала достаточно высокую должность. Но ее красили не только партийная должность, а и женское обаяние, ум, способности. Она быстро попала в поле зрения самого Сергея Федоровича. Он ее выделял среди других, нередко лично беседовал, советовался и даже попросил написать за него книгу, что и было сделано. Наверное, это приятно, когда большой человек тебе благоволит, оказывает знаки внимания, с многообещающим продолжением служебной карьеры. Я думаю, что у Медунова были все основания считать Светлану Шипунову, выражаясь современным языком, «игроком» своей команды.
Во всяком случае, в разговоре со мной он с наибольшей горечью упоминал именно это имя, полагая, что его отеческое отношение к молодой и как он, не без основания, считал, талантливой журналистке, само по себе должно было защитить его от вероломного нападения хотя бы с этой стороны…
Медунов развернул старый газетный лист и показал огромную, в полосу, статью под рубрикой «За чистоту в партийном доме», которая называлась «Человек из нашего прошлого». Статья была о Медунове, а точнее о «медуновщине» и всякого рода безобразиях, которые так или иначе связывались с деятельностью Сергея Федоровича на посту первого секретаря Краснодарского крайкома партии…
Вот как заканчивалась эта статья, опубликованная 29 марта 1989 года:
«…Внимательно изучив все материалы, бюро Гагаринского райкома КПСС г. Москвы 2 марта 1989 года в присутствии С. Ф. Медунова приняло постановление: «За серьезные отступления в бытность первым секретарем Краснодарского крайкома КПСС от требований партии об усилении борьбы со взяточничеством и другими корыстными злоупотреблениями, выгораживание руководящих кадров, уличенных во взяточничестве, неискренность перед партией т. Медунова С. Ф. из рядов КПСС исключить».
Таков бесславный итог.
Иногда можно услышать: в то время по-другому было нельзя. Все так делали. Наверное, с таким объяснением жить легче. Но ведь неправда и это. Можно было по-другому. И не все так делали. В партии работали сотни и тысячи честных, порядочных, не поступавшихся ни законом, ни совестью людей. Потому и стало возможным в апреле 85-го очнуться от застоя. Потому и нашлись в партии здоровые силы, чтобы возглавить перестройку.
Краевая партийная организация тоже нашла в себе силы и резервы для самоочищения. Трудно, болезненно, но восстанавливаются иные – истинно партийные методы руководства.
Что ж, можно ставить точку? Ведь конкретный носитель той психологии наказан, отторгнут от партии. Но нередко еще встречаем на страницах газет такое нелестное определение: медуновщина. Это уже не отдельный человек, а явление. Корни его до конца не выкорчеваны в крае. Приходится и сегодня, в бурное время перестройки, то тут, то там натыкаться на них. И, значит, успокаиваться рано.
Не для сенсации решили мы написать о С. Ф. Meдунове. Для того, чтобы каждый еще раз оглянулся на себя и вокруг себя. Не должно быть больше у нас медуновщины – то есть показухи, парадности, лести, круговой поруки и всего того, что отличало время застоя от того времени, в котором живем сегодня».