Вихри враждебные веют над нами…

Хорошун Юрий Иванович

Так вот, оказывается коммунистов в лагерях почти, что не было, не их сажали, а тогда кого? Остается сказать, что только солженицынских. Все, крыша у «провидца» окончательно не поехала, а слетела. А может быть наоборот. Не только крыша, а весь покрытый «зеленью», абсолютно весь. Есть, не остров, а целый Архипелаг долларовый, у «провидца» есть.

Так вот, продолжим цитировать Солженицына о коммунистах зеках, да и о других порядочных людях: «Но и не вовсе пренебрегали лагерные власти этим порывом патриотизма. На лесоповале это не очень шло, а вот: «Дадим уголь сверх плана – это все для Ленинграда!», «Поддержим гвардейцев минами!» – это забирало, рассказывают очевидцы. Арсений Фармаков, человек почтенный и темперамента

уравновешенного рассказывает, что лагерь их был увлечен работой для фронта, он собирался это и описать. Обижались зэки, когда не разрешили им собрать деньги на танковую колонну «Джидинец». А награды – общеизвестны, их объявили вскоре после войны: дезертирам, жуликам, ворам – амнистия. Пятьдесят восьмую – в Особый лагерь». Какой обидчивый и действительно занадто умный. Ранее он утверждал, что дезертир, который бросил фронт и не сопротивлялся немцам – это настоящий борец за родину (с малой буквы), свободу от большевистского рабства, но когда пришлось воздавать по заслугам, и когда его «с большой ложкой» как зэковского лодыря и бездельника, прокатили, они стали плохими.

А действительность в Джидинском лагере была ужасная, но зэки, как выше написано, этого не замечали. А Солженицын заметил. Да еще как! Вот как он описывает лагерное начальство: «И сидит в таком III отделении (Джидинский лагерь в Бурят-Монголии): начальник оперчекотдела Соколов, следователь Мироненко, оперуполномоченные Калашников, Сосиков, Осинцев, – а мы-то отстали! У всех заговоры, а мы отстаем! У нас, конечно, есть крупный заговор, но какой? Ну конечно, «разоружить охрану», ну наверно «уйти за границу», ведь граница близко, а Гитлер далеко. С кого же начать. И как сытая свора собак рвет больного худого линяющего кролика, так набрасывается эта голубая свора на несчастного Бабича...».

Ужас, какое кровожадное начальство, а зэки этого не видят и обижаются, что им не разрешили денег собрать, да на танковую колонну! На фронт берут не всех. Почему, кто-то, зажравшись под завязку своими зловонными россказнями, не подавился? (А ведь ничего мною не выдумано, цитируется только он сам). И вот еще вопрос? Что за люди, или нелюди его издатели, в нормальном ли они рассудке, если допускают в печать полнейшую бредятину. Или сами не читали, или «бабки» отмывали? Что это за литературное «цивилизованное сообщество»? Неужели это сообщество – «цивилизованных» дебилов? Конечно это не так. Все просчитано ими, все схвачено и захвачено. У них, чем больше лжи – тем больше бабловой «правды».

Еще его пример. Начальницей цеха мокрого прессования, куда Солженицына перевели мастером, была Матронина: «…она служит партии, неважно на воле или в лагере. Она – из большевистского заповедника... Она повязывается в лагере красной и только красной косынкой, хотя ей уже за сорок (таких косынок не носит на заводе ни одна лагерная девчонка и ни одна вольная комсомолка). Никакой обиды за расстрел мужа и за собственные отсиженные восемь лет она не испытывает». Ее мужа расстреляли, а ей дали 8 лет. «Впрочем, когда Акимов (тоже мастер) пришел и доложил ей, что блатные его не слушают, она не пошла сама объяснять этим социально-близким вредность их поведения для промышленности, но одернула его: «Так надо заставить! Для чего вы и назначены! Акимова прибили – она не стала дальше бороться, а написала в лагерь: «Этот контингент больше к нам не выводить». Спокойно смотрит она и на то, как «у нее на заводе девчонки восемь часов работают автоматами: все восемь часов без перерыва, однообразные движения у конвейера». (А как же работают на конвейере?).

А ведь, в такую же ситуацию попал и в первый же день своего мастерства Солженицын. Описывает он так: «Я подошел к ним в своем военном одеянии и четко корректно предложил им преступить к работе»…они только рассмеялись и послали меня к известной матери. Я возмутился, растерялся и отошел ни

с чем. В армии я бы начал с команды – «встать!», но ясно было, что если кто и встанет – то только сунуть нож меж ребрами». И т.д.

И вот этот «боевой» капитан стал обвинять женщину в том, что она, таким как он и ему не дает спрятаться от блатных под юбку.

И дальше, «боевой» офицер, капитан еще много чего написал про Матренину. А почему? Отвечаем – очередная обида на то, что его занадто умность с ней не прошла. Так он пишет: «И вот однажды, признав свое полное поражение на карьере и, значит, неспособность руководитья прихожу к Матрониной и сколь могу мягко прошу: Ольга Петровна! я хороший математик, быстро считаю. Я слышал вам на заводе нужен счетовод. Возьмите меня! – Счетовод?! – возмущается она, еще темнеет ее жесткое лицо, и кончики красной косынки переметываются на ее затылок. – Счетоводом я любую девчонку посажу, а нам нужны командиры производства!... – И, как новая Афина Паллада она шлет меня вытянутой длинной дланью на карьер. …Так и до вечера карьер не выполняет нормы».

Вот такой он был по молодости «гордый сокол» – шустряк самоучка. Ранее он упрекнул, что она не жалеет девчонок, а сам хотел забраться на легкое (девчачье) место. И эту свою мелкую и пакостную позицию он публично выпячивает, считая ее образцом порядочности! У скука!

Проповедуя другим одно, сам то, как только мог, изгибался перед лагерным начальством, что бы жить сыто в тепле и на югах, в Ташкент ездил лечиться. Любил, однако, и фотографироваться, и за какие услуги сделано было ему персонально фото, как его лично шмонают, да еще в одежде каторжанина, а не в костюмчике с галстуком и белой рубашечке? Что бы сделать о многом правильные выводы, о жизни его в лагере, достаточно посмотреть на фото, опубликованные в его «произведениях».

А ведь были и другие зеки, которые, (из «Архипелага») «все эти годы во всех каторжных лагерях ортодоксы, даже не сговариваясь, единодушно осуждали резню стукачей и всякую борьбу арестантов за свои права…среди благонамеренных не было ни одного, допускавшего право Украины на отделение, потому что это был бы уже буржуазный национализм. Отказ каторжан от рабской работы, возмущение решетками и расстрелами огорчило, удручило и напугало покорных лагерных коммунистов». Правильно они единственные давали себе справедливую самооценку и знали, за что сидят. А вот Солженицын резню стукачей, отказ от работы, даже, во время войны, разбой, бандитизм, грабежи считает «всякой борьбой за свои права».

Хотя действительно это были каторжные работы. Вот один пример приводит Александр Исаевич из Котласской пересылки. «Все на той же Котласской пересылке работа была ничуть не легче лагерной. За зимний день шесть-семь ослабевших арестантов, запряженных лямками в тракторные (!) сани, должны были протянуть их двенадцать километров по Двине до устья Вычегды. Они погрязали в снегу и падали, и сани застревали. Кажется, нельзя было придумать работу изморчивей! Но это была еще не работа, а разминка. Там в устье Вычегды надо было нагрузить на сани десять кубометров дров – и в том же составе и в той же упряжке…притащить сани на родную пересылку». В эти россказни можно поверить только в том случае, если зеками были «ослабевшие» гипербореи. А каторга она действительно каторга без Солженицынских изуверских «прикрас».

У этого «великого писателя-праведника», вопреки своим «проповедям», правды, как писал В.Высоцкий – «на «ломанный грош». Его изречение: «Одно слово правды – весь мир переменит» воспринято его почитателями как откровение и великая истина. Такое его «откровение» мне напоминает фразу, брошенную 38-ым президентом США Д.Р.Фордом: когда я пукну, то все мое окружение должно восхищаться наполненным мною ароматом, вышедшим из глубины души! (Вроде так). Ну а всем таким почитателям «ароматов» изложим другую точку зрения.