Вика
Шрифт:
– Пойми, когда они погибли, я потерял всякий смысл жить. Но где-то очень глубоко, в самом мерзком и грязном углу сознания, возникло ощущение свободы. Это чувство разрывало меня на части. Я возненавидел себя. Хотел умереть. Потом оно ушло, растворилось на дне бутылки, и я встретил нового врага – зависимость от этого пойла.
Фикус сделал глоток и поморщившись, продолжил:
– Я пил ради процесса. Мне нравилось бухать до остервенения, ни о чем не думая. Просто глотать и глотать, пока не начнешь жалеть себя, ползать по комнате, ныть и орать, биться в истерике до полной отключки.
– Мне
Он глубоко вдохнул – затягиваясь.
Красные угольки шустро съедали папиросную бумагу, напоминая рой крохотной саранчи.
– Почувствовав свободу, я захотел себя уничтожить. Благодаря вам этого не случилось. Все что было после – лишь жалкие попытки. Я знал, что не смогу, и останавливался в самый нужный момент. Теперь единственное, что может убить меня – это алкоголь. Но я не хочу подыхать, захлебнувшись содержимым собственного желудка. Я хочу уехать, и дело здесь не в отце Тери. Не хочу больше плакаться тебе в плечо, Андрей. Не хочу быть червем, поедающим собственное дерьмо. Я сыт им по горло.
– Тебе надо лечиться.
– Знаю, но в нашем с Тери доме, в этом городе, я не смогу. Больше туда не вернусь.
– Точно? – Андрей внимательно изучил глаза Ильи и не понял ничего. В них не было уверенности. Стальной, несгибаемой волей и не пахло. Правда, он почувствовал облегчение, словно его тянули вниз, во мрак и отпустили в последний момент, разрешая вынырнуть и глотнуть воздуха.
– Уезжаю завтра утром. Я на машине, все вещи в багажнике.
– Спать будешь в зале на диване.
– Хорошо.
Они замолчали. Вдалеке послышался глухой лай собаки.
12
Она дрожала и вертелась во сне. Сбросив одеяло, все равно ощущала духоту. «Это ведь тот самый день», – подумала Вера, наблюдая за собой со стороны. Картинка была четкая и яркая.
Август выдался жарким, очень жарким. Сухой воздух замер. Листья на деревьях казались нарисованными в своей неподвижности. Было шесть вечера, солнце тускнело, приближаясь к горизонту.
Она стояла на лужайке перед домом, уперев лоб в ствол вишни и, закрыв глаза, громко считала до ста.
– Девяносто восемь, девяносто девять, сто. Я иду искать, – выкрикнула Вера, разворачиваясь. В глазах плавали яркие точки. Моргнув несколько раз, она завертела головой, выбирая, откуда лучше начать.
Мест было не так много.
Большой куст, название которого она забыла, Вера отмела сразу. Он уже отцветал и между белоснежными ветками зияли большие прорехи. Красивые белые цветы постепенно тускнели и осыпались.
Сразу за кустом, у забора, поднималась стена треугольных поленьев, лежащих в тени широкого навеса. Чуть правее – старый орех. Очень высокий и очень широкий. Его макушка перегнала второй этаж на полметра, вытянувшись над крышей. За орехом, между забором и домом, в черном углу, таилась дверь в папину мастерскую. Он пристроил ее к стене дома еще до их с Викой рождения. Сейчас родители запретили
Еще оставался домик на дереве.
Вера медленно двинулась вперед. Прошла рядом с поленницей, внимательно слушая. Это единственная попытка отыграться. Из трех предыдущих Вера проиграла две.
Обогнув кладку, на полуприсядках направилась за дом. Тень прямоугольником лежала на двери в мастерскую. Со второго этажа послышался глухой стон матери. «Занимаются делами», – подумала Вера и, стараясь не обращать внимания, потянула зеленую ручку.
Она не любила это место и старалась лишний раз сюда не заглядывать. Скорей всего здесь и пряталась Вика первые два раза.
Приоткрыв дверь, просунула голову в щель. Чувствуя на шее касание теплого полотна двери, глядела вперед, не решаясь заходить. Запах сухого дерева вперемешку с машинным маслом кольнул нос. Помещение было узким и длинным. Сквозь щели в крыше тянулись оранжевые полоски света.
Вера задержала дыхание.
Если Вика здесь, она выдаст себя и не придется заходить дальше. Но, кроме редких стонов матери, ничего не было слышно. Обреченно вздохнув, Вера распахнула дверь и медленно вошла внутрь.
Она не отдаст Вике еще одну победу.
Здесь было еще жарче, чем снаружи. Воздух застыл и отяжелел. Вдоль стен тянулись бугры серых коробок, набитых хламом: остатки выцветших обоев, десяток сморщенных пар обуви, несколько серебристых чайников, которые отец давно собирался куда-то сдать, даже Верин трехколесный велосипед, задрав руль вверх, застыл в дальнем углу.
Разглядывая все это пыльное «кладбище», Вера осторожно шагала вперед, прижав ладони к животу.
В конце мастерской стоял крепкий отцовский стол, заваленный инструментами. Под ним в пространстве для ног покоился тусклый сундук без замка, выкрашенный в темно-красный цвет. Сверху болтались две большие лампочки на плоском черном проводе.
Вера еще раз прислушалась. Ничего – даже стонов матери.
«Если ты залезла в сундук, Вика, ты настоящая дура», – подумала она, чувствуя, что платье уже прилипло к телу, а плечи начинают чесаться. «А что, если она действительно там? Залезла, опустила крышку и задохнулась». Страх, точно паук, скользнул по спине. «Она ведь настырная. Вечно прячется до последнего. От такой жары легко потерять сознание, и – все». Мурашки прокатились по шее и рукам. В голове зашумело. Вера представила сестру, лежащую на дне огромного сундука: бледную, с поджатыми ногами, в таком же платье, как у нее. Бездыханную.
Подскочив, резко дернула крышку вверх. Грузная, обитая полосками металла, та не двинулась с места.
Руки затряслись.
Вера рванула еще и еще, но крышка не поддавалась. Лицо ее скривилось от напряжения и страха, губы опустились. Готовая зареветь, снова дернула что есть сил. Хрустнули петли. Сундук «улыбнулся» тонкой черной полосой. Вера потянула еще, и, крышка, ударившись о столешницу, замерла на месте. Смутившись, она опустила и снова ее приподняла. Опять глухой удар. И тут Вера поняла, что стол не дает сундуку открыться полностью, а в такую щель не то что Вика не пролезет – голову не просунешь.