Вилька и Мишка в тылу врага
Шрифт:
– Да, - неопределённо сказал я, мало, что понимая, - куда катится мир. Что же нам теперь делать, Мишка?
– Как что? Идти домой.
– Дойдём?
– Конечно! Доберёмся до железной дороги, дойдём до станции. Помнишь, ребята в гражданскую всю страну объездили!
– Не помню, - признался я, - но пойдём. Не сидеть же здесь всю жизнь.
Мы выбрались из кювета на дорогу, пошли по обочине, более-менее целой.
Люди лежали всюду. Мне снова стало плохо.
– Ты что? – спросил Мишка, когда я покачнулся.
–
– Славка, Гришка Тюрин, Серёжка Петькин, Лёшка Сапожников, а вот и Колька Лещев… - перечислял Мишка, а я удивлялся его хладнокровию, пока он не сказал, что это третий налёт, и они уже многих похоронили.
– Что же они, заразы, по детям, специально бьют? – сквозь зубы спросил я.
– Может, и специально, а может, сверху не видно, маленькие, или большие идут.
– У нас вещи были?
– Были, мы их потеряли ещё при первом налёте. Ты теперь, как я крикну «воздух» сразу ложись, не бегай.
– Понял, – хмуро сказал я, стараясь, не смотреть в мёртвые лица мальчишек и девчонок.
Шли мы до самого вечера, пока впереди не показалась какая-то деревня.
С краю стояла крытая соломой хата, обнесённая плетнём.
Почему я помню, эти слова, но никак не припомню, кто я? – злило меня. Причём мне казалось иногда, что это всё какой-то сон. Когда во сне начинаешь понимать, что это сон, то просыпаешься. Но сон слишком был похож на явь, голова болела, ногу саднило. Я задрал штанину, и увидел широкую запёкшуюся ссадину на лодыжке.
– Эге! – сказал Мишка.
– Что делать будем? – спросил я друга, останавливаясь.
– Как что? – удивился Мишка, - зайдём в деревню, попросимся на ночлег, может, накормят.
– Может, и накормят. Под замком.
– Почему под замком? – удивился Мишка.
– Война идёт, - ответил я, - всем кругом мерещатся шпионы.
– Какие шпионы? Мы же дети?!
– Тебе сколько лет, ребёнок? – спросил я его.
– Двенадцать.
– А мне?
– Тоже, или чуть старше.
– Вот видишь, двенадцать. Мы уже считаемся взрослыми в военное время, - откуда это понимание? Понятия не имею. Интуиция? Но интуиция нам не помогла.
– Стоять! – тихо сказали сзади, хотя мы и так стояли, - руки вверх!
Мы подняли руки и обернулись. Нас на прицеле винтовки держал красноармеец.
Второй уже подходил к нам. Похлопал по бокам, залез в штаны, проверив, кто мы на самом деле, и не прячем ли в трусах гранаты.
– Чистые, - сказал он, вытирая руки чем-то, похожим на портянку. Мне тоже захотелось вытереться в местах, где прикасался этот человек.
– Что смотришь? Приказ у нас такой. Особист, зверь. Скоро познакомишься.
– Зачем нас к особисту? – удивился я, - мы же пионеры.
– А где же ваши галстуки?
– В чемоданах были, -
– Так уж и разбомбили? Делать больше немцу нечего, как пацанов бомбить!
– Посмотри, дядя, у Вильки кровь из ушей шла.
«Дядя», парень лет двадцати, подошёл, посмотрел.
– Да, похоже, контузия у тебя, брат, - сочувственно проговорил он.
– Ладно, опустите руки, пойдём до штаба. Сдам тебя, кому положено, да вернусь.
– Зачем нас сдавать? – спросил я.
– А что с вами делать? – удивился парень, - не бросать же, да и шли вы со стороны фронта.
– Оттуда все идут, - нахмурился я, вспомнив трупы детей и взрослых, - только не все доходят.
– Это точно, - согласился парень, - доходят не все.
Парень привёл нас к дому с красным флагом, наверно, сельсовет здесь был.
На крыльце, с винтовкой в руках, стоял красноармеец.
– Севостьянов! – позвал наш сопровождающий, - Гнилова позови.
Через некоторое время, перекрикиваясь с дневальным, дозвались некого Гнилова.
Неспешной походкой вышел мужчина в фуражке с малиновым околышем, зелёной гимнастёрке с большими петлицами, в которых красовались ромбы, синих галифе и с папироской в зубах.
Привалившись плечом к столбику на крыльце, лениво посмотрел на нас:
– Ну и зачем вызывал?
– Вот, по вашему приказу задержал, шли от линии фронта. Может, шпионы.
– Шпионы, говоришь? Расстрелять!
У меня в голове гудело, я ещё туго понимал, что происходит, поэтому встретил приказ о расстреле довольно спокойно: всё же только что вылез из могилы.
Мишка же побледнел и уставился на мужчину в синих галифе, думая, что это шутка.
– Что стоишь, Махаев? Приказ не слышал? – спросил мужчина.
– Так, это, товарищ комиссар, это же пацаны!
– Приказы не обсуждаются, а выполняются, слышал такое? – лениво процедил Гнилов, - Бери хлопчиков, и за околицу, там ещё не закопали яму?
Махаев козырнул и велел нам идти вперёд.
И тут Мишка не выдержал:
– Товарищ комиссар! Я - то тут причём? Это Вилька немец, а я еврей! Меня нельзя расстреливать! – и мой друг упал на колени. Наверно, ноги не держали. У меня самого ноги гудели за день пешего хода, да и голова болела.
– Вот видишь, Махаев, как надо? – гордо воскликнул Гнилов, - раз, и выявили врага!
Вот он, момент истины!
Что-то мне показалось знакомым в этом всём, но мешал шум в голове.
– Этого накормить, - показал комиссар на Мишку, - а этого ко мне, - Гнилов повернулся и пошёл в помещение сельсовета.
Меня ввели в прохладный коридор, затем, постучавшись, ввели в кабинет.
В кабинете стоял большой двухтумбовый стол, крытый зелёным сукном, за столом расположился Гнилов, над ним висел портрет Сталина.